– Дальше – куда прикажете? – спросил извозчик безособого рвения.

– Возле кладбищенской церкви остановишь, –распорядился Лямпе. – Не то чтобы у самой, но где-нибудь насупротив…

– Как прикажете.

Кладбищенская церковь, деревянная, невеликая, потемневшая отвремени, располагалась у обширного погоста, которому, надо полагать, и былаобязана своим названием. Начинавшаяся за нею слобода выглядела, с точки зрениянепредвзятого наблюдателя, совершенно обычным местом, вовсе не обладавшимвнешними признаками преступности и разгула. Самые обычные улочки, самые обычныедома, при дневном свете выглядевшие вполне благопристойно и добротно. Меченныеразноцветной акварелью куры у калиток, лениво развалившаяся в пыли собака, бабас полными ведрами – хорошая примета, а? – лошадь с телегой у ворот, тишинажаркого вечера…

Лямпе неторопливо шагал, помахивая тросточкой. Миновалнебольшой трактир, опять-таки выглядевший со стороны сущим образцом благолепия.Внутри, конечно, гулеванили, но без особого шума, пристойно наяривала гармошка,и несколько голосов выводили с неподдельным чувством:

Прощай, моя зазноба,

Минул лишь миг един —

И вновь я уезжаю

На остров Сахалин…

Вполне возможно, для певших эти строки были отнюдь не чистойабстракцией, а реальным жизненным опытом. Сразу за трактиром, у забора, стояличеловек пять – судя по расслабленным позам, с утра снедаемые скукой. ИтальянецЛомброзо не нашел бы в этих физиономиях черт врожденной преступности, но Лямпе,давно уже переставший смотреть на мир сквозь призму наивности, сразу определилпо нарочито честным и равнодушным глазам, с кем имеет дело. Очень ужстарательно смотрят сквозь…

– Папиросочкой не разодолжите, господинпрохожий? – с той же нарочитой почтительностью осведомился крайний.

Секунду подумав, Лямпе остановился возле него и раскрылпортсигар. Дождавшись, когда проворные тонкие пальцы – вряд ли принадлежавшиепривыкшему к физическому труду индивидууму – вытянули сразу парочку, спросил:

– Не подскажете ли, господа хорошие, где мне найти ВанюТутушкина?

Краем глаза видел, что ближайшие обменялись молниеноснымивзглядами. И в воздухе явственно ощутилось напряжение.

– Как-с сказать изволили? – состроил непонимающуюрожу тот, что угощался папиросами. – Кубышкин?

– Тутушкин. Иван, – спокойно произнес Лямпе.

– Простите, господин, не имеем чести такого знать,сроду не слыхивали подобного имечка…

И тут же все пятеро стронулись с места, двинулись ктрактиру, последний, не выдержав, украдкой оглянулся на Лямпе и тут же отвелглаза, заторопился следом за компанией. Врали, конечно, поганцы. Не могли незнать. Ну и черт с ними… Однако как тут пусто! Сонное царство, право…

Вот и дом во дворе, обнесенном забором с зеленой калиткой.Ни души – ни во дворе, ни в обширном огороде. Единственным представителем родачеловеческого оказался босоногий мальчишка, игравший сам с собою в свайкупосреди пыльной улочки. При виде Лямпе он воспрянул духом, живенько подбежал ибез церемоний попросил:

– Господин, дайте пятачок!

– А зачем тебе пятачок, милое дитя? – без улыбкипоинтересовался Лямпе.

Милое дитя, шмыгая носом, резонно пояснило:

– Нешто пятачки лишними бывают?

– Резонно, – согласился Лямпе, вынимая серебрянуюмонетку, крохотную и невесомую, как рыбья чешуйка. – Ты где живешь?

– А вона, – мальчишка неопределенно махнул впространство.

– Ивана Тутушкина знаешь?

Собеседник Лямпе почесал босой ногой другую и, хитрейшимобразом щурясь, выдал философскую сентенцию:

– С двумя-то пятачками лучше, чем с одним…

– Да ты просто кладезь мудрых мыслей, дитя мое, –сказал Лямпе, поневоле ухмыльнувшись. – На вот тебе сразу пятиалтынный.Итак?

– Кто ж Ваньку не знает? Вона туточки он и проживает,где калитка зеленая. С маманей, только она уехавши в гости.

– А сам Ванька?

Лямпе уже приготовился извлекать очередную монетку, ноольховский Гаврош, очевидно, решил, что выданная авансом плата вполне окупаетигру в вопросы-ответы.

– А сам Ванька дома пьянствует который день, –сказал он, пожимая печами. – Вона, только что по огороду шарился, редискина закуску надергать, жрать ему, надо полагать, захотелося. Оно ипонятно – сколько ж пить без закуски? Дома он, точно, у них там собакинету, так что заходьте смело…

– Благодарствую, чадо, – сказал Лямпе.

Потрогав калитку, разобрался в устройстве нехитрой щеколды,поднял ее, секунду помедлил. Этот визит был не самым разумным предприятием, нодругого пути попросту не было – одни сплошные тупики… Он вздохнул, потрогалчерез пиджак браунинг и, нагнув голову, решительно шагнул во двор. Тишина.Пройдя несколько шагов до крыльца, Лямпе огляделся, но ничего подозрительногоне усмотрел. Столь же решительно взялся за ручку. Дверь моментально подалась.Крохотные опрятные сени. Тишина. Чуть приоткрыв внутреннюю дверь, Лямпенегромко позвал:

– Иван Федулович, господин Тутушкин! Гости к вашеймилости!

И, не получив ответа, перешагнул порог. После яркоговечернего солнца на улице комнатка с тщательно занавешенными окнами показаласьтемным подвалом.

В следующий миг неведомая сила подхватила обе его руки и,пребольно выворачивая, взметнула вверх так неожиданно и жестоко, что Лямпе,выронив трость, замер в нелепой позе – полусогнут, этаким рыболовным крючком,голову кто-то, придавив пятерней, сграбастал за волосы так, что слезынавернулись на глаза и ничего не видно, кроме пола. Браунинг, почувствовалЛямпе, вывалился из кармана, но звука падения на пол так и непоследовало – пистолет с большой сноровкой подхватили на лету.

– Есть! – удовлетворенно пропыхтел кто-то надголовой. – С револьвертом, извольте видеть!

Руки Лямпе соединили за спиной вместе, послышался резкийщелчок, запястья плотно охватило железо. Потом стало немного свободнее, его ужене держали за волосы, позволили выпрямиться. Глаза тем временем привыкли кполумраку, и первый, кого он увидел перед собой, – околоточный надзирательв белом летнем мундире, с поперечными нашивками за выслугу лет на черных сгалуном погонах. Один из державших Лямпе зашел спереди, с любопытствомуставился на пленного – этот был в штатском и в руке держал наготовесмит-вессон с укороченным дулом, какими обычно пользовалась сыскная полиция. «Дажетак? – подумал Лямпе относительно спокойно. – Интересные дела…»

– По какому праву? – спросил он сварливо.

– А в рыло ежели? – с интересом, деловито спросилоколоточный. – Ну-ка, примолкни… Зыгало, Мишкин! Волоките его быстренько впролетку, да без шума мне!