ошеломляет. Мне сложно продолжать держать дистанцию, когда я буквально тону в тепле его тела, дышу его запахом…

— Я прихватил твои вещи, — показывает на рюкзак, лежащий сейчас прямо на тротуаре. — Так что не волнуйся. Можешь спать спокойно, зная, что они не потеряются.

— Яр… — поднимаю на него глаза.

А больше ничего произнести не могу. В горле спазм. Его влекущие, порочные губы так близко. Так хочется, как он высказался «выразить восторг»…

Хорошо, что природная стыдливость не даёт этого сделать. Или то осторожность?

Не шевелюсь даже тогда, когда он вопросительно поднимает брови. Хочу поделиться тем, как приятно ощущать его внимание… в целом ощущать его…

Но сейчас, глядя ему в глаза… Не выходит.

— Что «Яр»?

Длинная пауза.

— Если тебе недостаточно моего «спасибо», не стоит рвать задницу, — произношу, наконец. — Спокойной ночи, Чалов. Куртку занесу утром.

Я обхожу его и быстрым шагом направляюсь к кампусу.

Случай с дневником показал, что нельзя бросаться словами, что не готов повторить во всеуслышание. Да и делать того, что не готов повторить в адеквате, тоже нельзя. Следуя этим двум правилам, я поступаю благоразумно.

Но почему в глазах стоят слёзы? Так не должно быть, когда чувствуешь, что всё делаешь правильно. Мне же, наоборот, больше всего на свете хочется бунтовать!

И я разворачиваюсь обратно, перехожу на бег…

Глава 21

Тая

Чалов стоит там же, как будто знал, что я вернусь. Поза та же: руки в карманах брюк, ноги расставлены, голова слегка откинута назад.

Внешне ничего не изменилось, но взгляд…

Он словно взирает свысока на глупую, бесконечно скучную суету своей подопытной мышки. Острое сожаление о моём порыве полосует лёгкие. Хочется развернуться и убежать так быстро, чтоб обогнать даже память об этом позорном мгновении.

Резко останавливаюсь, едва в него не врезавшись.

— Передумала, что ли? — уточняет он холодно, лишь вопросительно приподняв левую бровь.

— Я не собираюсь тебя целовать, — говорю негромко, но твёрдо.

Дыхание рвётся. Сердце стучит на износ, отдаваясь эхом в ушах и сбивая мысли в груду бесполезного мусора.

Раньше в моей голове всегда был порядок. Теперь там бардак.

Раньше я знать не знала Чалова. И была счастлива. Теперь… лечу прямо в пропасть, и никто мне руки не подаст. Он — особенно.

— Н-да? А бежала так, как будто решила надо мной надругаться, — ухмыляется Яр, без стеснения опуская взгляд на мои губы.

Я выдавливаю из себя неестественный ломкий смех.

— У тебя слишком богатая фантазия.

— Тогда почему ты ещё не в кровати? — он делает шаг ко мне, и я только усилием воли не отшатываюсь, когда костяшки его пальцев мажут по моей кисти.

— Потому что кто-то должен быть умнее. Я сегодня была неправа. А ты старался ради общей победы. Не так важно из каких соображений, хочешь утверждать, что не ради «спасибо» — твоё дело. Но если я сейчас просто уйду, ты так и продолжишь считать, что добрые поступки ничего не стоят. И в этом будет моя заслуга тоже. Я не хочу кормить твоё тщеславие, поэтому целовать не буду. Но предлагаю альтернативу.

— Пф-ф, сколько пафоса! Полегче, не лопни, — смеётся мне в лицо Чалов, но уже как-то натянуто, как будто больше растерян, чем язвит. — Что за альтернатива? Обжиматься хоть будем?

Он пытается скрыть, но интерес слишком явно проскальзывает в изменившейся позе, в том, как он подаётся вперёд, прожигая меня чумным, нетерпеливым взглядом.

Я, конечно, совсем не разбираюсь в парнях, и то может быть всего лишь желание поиметь с паршивой овцы хоть шерсти клок. Не знаю…

Мне хочется верить в светлое, доброе.

— Ярослав, я же сказала, что не собираюсь к тебе прикасаться! — понимаю, что он нарочно меня выводит, но всё равно повышаю голос.

— Ты говорила только про поцелуй, — невозмутимо напоминает Яр. — Нет так нет. Чего ты взвинтилась? Ты же у нас выше любых пороков. Или тебя так сильно взволновало моё предложение?

Вот вроде язвит, издевается, виртуозно жонглирует моими эмоциями, но в итоге глупо опять себя чувствую я. Так, словно он за дело меня отчитывает. Но я ведь не со зла вернулась, как так вышло?

— Меня совершенно не волнуют ни твои поцелуи, ни объятия! Сколько можно повторять⁈ — психую, теряя самообладание.

— И именно поэтому ты сейчас кричишь на всю улицу? — Чалов медленно обходит меня по кругу, задевая горячим дыханием волосы, щёки… — Хочешь меня как-то поощрить? Реально хочешь? Тогда хватит строить из себя ангела!

Вздрагиваю от злобного рыка, но всё равно не получается полностью избавиться от влияния Яра. Тембр его голоса, интонации, запах, шелест листвы, погружают меня в какой-то липкий транс. Не получается даже ответить, горло сковал спазм. Да и нечего.

Я вдруг осознаю, что полностью в его власти. На пустой улице, кроме нас, только наши безмолвные длинные тени.

— Мне твои лживые слова до одного места, — продолжает он хрипло нашёптывать мне на ухо, придвинувшись вплотную. — Хочешь сделать меня чуть счастливей? Действуй. Только, пожалуйста, молча! Мы здесь совершенно одни, поэтому можешь творить всё, что пожелаешь. И я клянусь, что всё останется между нами. Я не буду мстить, даже если ты меня по роже отхлещешь. Не буду трепаться, если в любви признаешься. Потому что это будет искренне. А как правильно… да в гробу я видал эти правила! Ты меня слушаешь, Тая?

Я судорожно киваю, борясь с желанием вжать голову в плечи, когда он больно сжимает мои кисти, не позволяя сбежать.

То, ЧТО он предлагает — за гранью. Я собиралась поговорить по душам, хотя бы попытаться понять друг друга! Может, тогда нам станет немного проще общаться. Но Чалову обязательно надо вывернуть меня нутром наружу. Иначе ему будет «невкусно».

То, КАК он это предлагает — отдельный вид садизма. Лупит словами по коже, и каждый слог прилетает в меня болезненным коротким выдохом: то яростью, то страстью, то лаской, то безумием…

Моя эмпатия за качелями его настроения не успевает. Я беспомощна, как вдруг потерявший зрение гонщик. Никаких указателей, всё на голых инстинктах.

— Представь, что у тебя есть пара минут, которые мы навсегда сотрём из нашей памяти, — продолжает напирать Ярослав. — Как ты их используешь? Ну же, Тая! Не тяни. Или узнаешь, что сделал бы на твоём месте я. Потом не жалуйся…

Сердце замирает в груди, когда приходит осознание, что он не шутит. У Чалова вообще хромает чувство юмора, особенно когда оно касается меня. Я ему верю. В эту секунду — безоговорочно. Если он говорит, что выбора нет — значит, так