Монсон попробовал вызвать в памяти облик этой женщины. Короткие волосы, очки, пухловатая, примерно ровесница Малин. Всегда дружелюбная, глаза блестят. Когда в полицию звонили люди, желавшие о чем-то сообщить, Монсон обычно переадресовывал такие звонки секретарю. Но что-то в голосе Лайлы заставило его насторожиться.

Он стряхнул крошки с письменного стола, пошарил в ящике в поисках бумаги и ручки. – О чем вы хотели рассказать?

В трубке несколько секунд было тихо – достаточно долго, чтобы Монсон понял: женщина колеблется. – Ну… Это касается Томми Роота.

Иногда, время от времени, то или иное слово вертелось у нее в голове, пока не начинало звучать немного странно. Слоги словно терлись друг о друга, и от этого значение менялось, становилось противоположным.

На этот раз исказились не ее собственные слова, а слова Рууда.

Все устроится. Все устроится.

… устроится

… устроится.

Он наговорил еще кучу всего. Например, что в субботу она звонила из его кабинета на запрещенный номер, нарушив, таким образом, запрет на контакт, хотя она такого вовсе не помнила. Какая ерунда! Телефон Общественного центра не входил в число скрытых номеров, так что звонить отсюда – гарантированный способ обнаружить себя. Зато Рууд не спросил, что она делала в его кабинете в субботу, и за это она была ему благодарна. Но с другой стороны – может, Рууд просто не хотел знать ответ?

Во всяком случае, Рууд обещал, что попробует уговорить отдел кадров дать ей последний шанс. Но она обязана явиться на прием к психотерапевту и убедить его в том, что субботний звонок был единичным явлением, а не рецидивом. Вероника согласилась, не сразу сообразив, что Рууд имеет в виду. Она поняла это, лишь когда он остановил машину перед клиникой и в последний раз объяснил ей, что все – устроится.

Ее терапевта – который на самом деле был не ее, так как ему платил Общественный центр – звали Бенгт. Сутулый, как многие высокие люди, он словно стыдился своего роста и пытался выглядеть пониже, наклоняясь вперед, отчего его лицо оказывалось слишком близко к собеседнику.

– Расскажи, что случилось, Вероника. – Бенгт, приветливо улыбаясь, сидел в кожаном кресле напротив нее. Кончик языка иногда касался уголков губ. Слушая, как авторучка царапает страницу блокнота, Вероника рассказывала о своем субботнем звонке Леону – о том, чего ей ни в коем случае не следовало делать. При этом она боролась с сильнейшим желанием запустить ногти себе в руку и расцарапать ее поглубже. Наказать себя за свою проклятую глупость.

После встречи с психотерапевтом Рууд подвез ее до дома. Он не задавал вопросов, позволив Веронике просто сидеть молча и таращиться в боковое окошко. Даже включил радио погромче, чтобы легче было переносить молчание.

– Ты освобождена от работы на неделю, – сказал он, когда целую вечность спустя они свернули на ее улицу. – Бенгт обещал прислать заключение в начале следующей недели. Как только отдел кадров его получит, я с тобой свяжусь. Обещаю сделать все возможное, чтобы помочь тебе. Ладно?

– Конечно, – промямлила Вероника. И через несколько секунд добавила: – Спасибо.

Рууд остановил машину. Повернулся к Веронике.

– Вероника, соберись.

Этот совершенно справедливый призыв прозвучал одновременно обидно и тревожно. Вероника даже не знала, что ей не понравилось больше.

– Никакого алкоголя, ни единого бокала даже в выходные. Никаких разговоров с Леоном Сантосом, иначе я не смогу тебе помочь. И держись пока подальше от Общественного центра, ты меня поняла?

Вероника знала, что Рууд говорит о блондине. Может, Рууду показалось, что она неравнодушна к участнику группы? Может, даже слегка взревновал? Или разозлился. Потому что она имела наглость повести себя так у него на глазах.

Не в силах ответить, Вероника выбралась из машины. Бездумно взглянула на улицу – туда, где несколько вечеров назад стоял курильщик. Там снова никого не было.

В допросной – тесной, без окон – было жарко, даже душно. За столом сидели четверо – мягко говоря, многовато. Монсон прижал кулак ко рту, подавил отрыжку. Проблемы с желудком переросли в полномасштабный гастрит, и Монсона мучила бессонница. Но ничто не могло помешать ему участвовать в этом допросе.

– Ну, поехали. – Следователь, сидевший дальше от Монсона – Борг или Буре, – привалился к стене.

Его коллега нажал кнопку диктофона и подвинул его к сидящему напротив человеку.

– Допрос Томми Роота, дата рождения – двадцать первое октября 1947 года. Присутствуют: я, инспектор уголовной полиции Буре, инспектор уголовной полиции лена Борг и инспектор полиции Монсон…

– Начальник полицейского участка. – Монсон приложил руку к животу.

Буре поднял глаза, переглянулся с коллегой.

– Начальник полицейского участка Монсон, – повторил Монсон, на этот раз громче и решительнее. Они вообще не хотели, чтобы он приходил. Даже намекали, что это повредит допросу. И все же он настоял на том, чтобы присутствовать.

– Начальник полицейского участка Монсон, – с явной иронией исправился Буре.

Он раскрыл папку, лежавшую рядом с диктофоном. Повернулся к сидящему напротив мужчине.

– Ну что, Роот. Вы уже бывали тут, так что здешние порядки вам, наверное, известны?

Томми Роот пожал плечами.

– Два приговора за избиения, один – за угрозы. Порча имущества, насилие в отношении должностного лица при исполнении служебных обязанностей, угон транспортного средства, пьянство. Да вы тут завсегдатай.

– Это давно было, до того, как я ушел в море. Грехи юности, спросите кого хотите. – Роот говорил вызывающе, как всегда. И жестикулировал так же.

– Именно так мы и поступили, – сказал Борг от стены. – Расспросили кучу народу о том, кто мог затаить злобу против Аронсонов и Нильсонов, и угадайте, чье имя всплыло почти сразу. Вас тут, кажется, недолюбливают.

– Тут черт знает что болтают, – фыркнул Роот. – И всегда болтали. Все уже давно не так.

– Давно не так? – Буре полистал документы в папке. – Здесь сказано, что пятого октября прошлого года вы навестили Харальда Аронсона в его доме. По нашей информации, вы оба были пьяны и угрожали друг другу.

– Пьяны и угрожали?! Черт возьми, ну и врун этот Аронсон. Он просто обозлился, что его в кои-то веки поставили на место. Весь поселок у них на поводке ходит, даже вот этот самый Монсон.

Монсон отвернулся, избегая взглядов присутствующих.

– Итак, вы подтверждаете, что были там. Что вы с Аронсоном поссорились.

Роот широким жестом указал на Монсона. Длинные сильные пальцы, загорелая рука, загорелое лицо.

– Мы с Монсоном уже обсудили эту тему. Еще на прошлой неделе. Хотя нет, подождите, не Монсон меня допрашивал, а кто-то из его марионеток. Сам он не решился.