и «последующими» стадиями, которые при воспоминании обнаруживаются как обремененные памятью. Вы даже не можете провести различие между тем, что субъект осознает, и тем, что он не замечает в любой данный момент. Вы не выделяете сущности сначала, а создаете шаблон уже потом. Скорее, это мгновенные множественные наброски, в которых точка зрения наблюдателя «размазывается» в мозге в одно и то же время.

  Деннет сравнивает «сталинское» и «оруэлловское» объяснения того, что делает мозг. В традиционной сталинской модели цензор задерживает передачу до тех пор, пока более приемлемая, должным образом отредактированная версия не станет доступной для циркулирования. Сталинский монтажер вклеивает в фильм дополнительные кадры перед отправкой в кинотеатр, единственным зрителем которого является сознательный субъект. Отрицание происходит вследствие того, что редактор вырезает нежелательную информацию еще до того, как она достигает полного субъективного осознания и сообщения. Оруэлловский же редактор замечает, что неприкрашенная история не имеет достаточного смысла. Таким образом, он интерпретирует необработанные события (в типичном эксперименте красная точка, за которой следует зеленая точка на пустом экране), составляя причинно-следственный рассказ о промежуточных отрывках, а затем закрепляет эту историю в памяти для использования в будущем. Вы говорите и верите, что видели иллюзорное движение и изменение цвета, но на самом деле это галлюцинация памяти, а не точное отражение вашего изначального сознания.

  Деннет отдает предпочтение оруэлловской версии – дополнительная обработка выполняется после того, как вы приходите в сознание – по сравнению со сталинской версией, в которой она предшествует осознанию. Но вы не можете выбирать между ними: в машине нет субъекта, нет призрака, «которому» ретранслируются образы. Вместо познавательного театра разума есть просто программный пакет одновременных множественных черновиков. Прекрасная метафора, которая мало что объясняет в отношении отрицания.

Когнитивная схема: фреймы, адаптации, иллюзии

  В одной из когнитивных моделей информация о мире поступает непосредственно от доступных внешних раздражителей. Такой процесс называется восходящей обработкой или обработкой, управляемой данными. Альтернативная модель отдает приоритет сохраненным ранее знаниям. Это называется нисходящей или концептуально управляемой обработкой. Ни одну из моделей не следует воспринимать буквально. Если все идет снизу вверх, становится невозможным неточное восприятие; а если все идет сверху вниз, то не может быть точного восприятия. Эти процессы работают вместе. Остатки знания, сохраненные в памяти, направляют восприятие (сверху вниз) на выборку конкретных раздражителей; что, в свою очередь, приводит к модификации (снизу вверх) процесса.

   Теории нисходящего когнитивного фрейминга – называемых по-разному «картами», «допускаемыми мирами», «схемами» – объясняют, как некая информация оказывается закрытой. Эти «новые» теории не представляют ничего нового для любого социолога. Понятие «допустимых миров» просто означает, что люди живут с предположениями о себе и внешнем мире, не подвергаемыми сомнениям. Эти предположения организованы в оперативные пакеты, которые помогают разобраться в крупных нежелательных и травмирующих событиях[97]. Когнитивные схемы – это наши личные, не заданные заранее способы управления потоком информации – просмотр, проверка, упрощение, организация. Это фильтры, работающие одновременно: кодирование, интерпретация и извлечение информации в соответствии с нашими предыдущими представлениями и убеждениями. Мы все «когнитивные скряги», пытающиеся экономить энергию, выбирая только те раздражители, которые нам «подходят». Мы упорствуем в своем когнитивном консерватизме (необходимости поддерживать стабильность схемы), даже когда знаем, что выбранная информация ложна.

  Каковы наши «предустановленные убеждения»? По мнению когнитивных психологов (а других я не встречал), мы все предполагаем, что (1) мир и люди доброжелательны; (2) жизнь имеет смысл (результаты распределяются по принципу добра и справедливости, люди могут что-то делать, чтобы напрямую управлять событиями); и (3) личность положительна. Последнее означает, что вы обладаете достойными моральными качествами, вы делаете все необходимое, чтобы контролировать результаты, и судьба вас защитит.

  Травматическое жизненное событие – болезнь, катастрофа, агрессия – сталкивает вас с аномальными переживаниями, то есть данными, которые слишком болезненны и слишком ярки, чтобы их игнорировать, но не соответствуют вышеуказанным предположениям. Мгновенно, без интеллектуального осмысления, эта информация продвигается в соответствии с существующей схемой. То, что выглядит как отрицание, является приспособлением к когнитивной угрозе. Атака на ваши жизненные представления становится менее агрессивной, а угрожающая информация сокращается до приемлемых доз. Это приводит к провокационной идее о том, что психическое здоровье во многом зависит от нашей способности поддерживать то, что на самом деле является иллюзией[98].

  Это «позитивные иллюзии», демпферы событий, которые угрожают нашему ощущению смысла, контролю и самооценке. Такие иллюзии не обязательно отрицают известные факты (буквальное отрицание), но они, как минимум, искажают эти факты (интерпретативное отрицание), чтобы повысить самооценку и подтвердить наше представление о внешнем мире. Как это ни парадоксально, но положительные ошибочные интерпретации (некачественная обработка информации) являются адаптивными, особенно в неблагоприятных условиях. Эти режимы «отрыва от реальности» вовсе не указывают на психическое заболевание, они необходимы для здорового функционирования.

  У этой счастливой истории есть и темная сторона: адаптивные принципы аналогичны тоталитарным стратегиям контроля над информацией, описанным в «1984» и других антиутопиях[99]. Первый – это эгоцентризм – организация памяти вокруг себя, являющегося осью причин и следствий; второй принцип Гринвальд называет благодеянием – приписывание успеха (хорошие последствия) и отрицание ответственности за неудачи (плохие последствия); третий – консерватизм – познавательная установка на сохранение уже установленного. Новые доказательства или противоположные аргументы игнорируются или подгоняются под схему. Мой эпиграф из Оруэлла о национализме показывает сходство между личным и идеологическим отрицанием.

  Отрицание – это наличие, которое испаряется, чем ближе вы подходите к его определению. бессознательные защитные механизмы, раздвоение эго, когнитивные парадоксы, самообман, недобросовестность, логические схемы: эти конструкции уходят в свое собственное пространство. По мере удаления от глубоких оригиналов Фрейда и Сартра академический дискурс становится все более мелким, мельче, чем мысли даже самого минимально застенчивого взрослого, не говоря уже об ощущении знания и незнания, которое можно найти в литературе.

  Эти психологические концепции нельзя, однако, просто перенести на политический уровень. Они не основаны на ролях и отношениях; они также не принимают во внимание различия между жертвой, преступником и свидетелем. Также мало смысла вкладывается в социальную обстановку: зал суда, повседневная беседа, противостояние с ревнивым любовником, сеанс психотерапии, мыльная опера «родитель–ребенок», свидетель массового зверства, война, раковая палата. больницы, просмотр новостей по телевизору или проход мимо нищего на улице. Более того, соображения, используемые при атрибуции отрицания – важность говорить правду, достоверность апелляций к бессознательному, идеал самоинтеграции – не являются универсальными ментальными механизмами, а есть в высшей степени контекстуализированные лингвистические приемы и культурные практики, меняющиеся во времени и в социальном пространстве.

  Научный дискурс, прежде всего, упускает из виду тот факт, что способность отрицать является удивительным