Мне показалось, что я в долгу перед Терри. Я не помогла ей тогда, но, может быть, могу помочь сейчас. Знать бы, с чего начать! Я много думала, но так ничего и не придумала.

Ганеш приехал за мной в фургоне и отвез на наше прежнее место, у реки. Мы уселись на бетонную плиту, стали смотреть на Хрустальный город на том берегу и на чаек, которые вились над кучами мусора.

Ган сказал:

— Я написал стихи… о ней, о Терри.

Ган — хороший поэт. Правда, свои стихи он читает только мне да еще изредка Безумной Эдне. В последний раз Эдна заявила, что стихи ей очень понравились; не хочет ли он положить их на музыку?

— Я же не какой-нибудь паршивый Ноэл Коуард![10]— буркнул в ответ Ганеш.

Поэтому теперь он читает свои стихи только мне; он прочел мне стихотворение о Терри. Странно было слушать, как он читает, потому что он не знал ее, как и я, и у него не было оснований чувствовать себя виноватым, как я. Но похоже, он испытывал те же чувства, что и я, только выразил их лучше, поэтичнее, что ли.

Когда он закончил, я сказала:

— Спасибо, Ган.

— Может быть, нам просто не дано понять, — ответил он, засовывая листок со стихами в карман кожаной куртки. — Я имею в виду — что с ней случилось на самом деле.

— А я хочу знать, что с ней случилось! — возразила я. — Но, если только к Эдне не вернется рассудок и она не подтвердит твой рассказ о незнакомце, я не знаю, с чего начать!

Должно быть, мои слова подали судьбе какой-то намек. На следующий день, совершенно неожиданно, ко мне на квартиру снова явился гость.

Когда позвонили в дверь, я шпаклевала дыры в оконном переплете. Я не слишком рукастая, но все же старалась работать добросовестно и очень разозлилась, когда мне помешали.

Посмотрев в крошечный глазок, я увидела очень приличного, хорошо одетого пожилого джентльмена. Из любопытства я открыла дверь.

— Мисс Варади? — вежливо спросил он, приподнимая шляпу. — Я — Аластер Монктон, дедушка Терезы. — Он протянул мне руку.

Я извинилась за то, что вся провоняла шпаклевкой «Тетрион», и от рукопожатия отказалась.

Незваный гость вошел в квартиру, стараясь не слишком демонстрировать ужас. Я пригласила его посидеть в печально знаменитом кресле, пока я вымою руки и причешусь.

Вернувшись, я спросила, не хочет ли он кофе.

Наверное, ему не очень хотелось пить кофе, приготовленный в таком месте. Он сказал:

— Мисс Варади, я не собирался вам навязываться. Как вы, наверное, догадываетесь, я хочу поговорить о своей внучке. Может быть, вы позволите пригласить вас на обед?

Мне тоже хотелось поговорить о его внучке. Он надеялся, что я ему что-то скажу, а я надеялась, что он.

Более того, каким бы обедом он меня ни угостил, все будет лучше, чем то, что есть у меня в кухне. Я тут же согласилась.

Оказывается, внизу Монктона ждало такси. Должно быть, на счетчике натикало ужас сколько, но он как будто ничего не замечал. Водитель-то точно не был против, хотя без всякой радости ждал своего пассажира в таком плохом квартале.

Мы поехали в ресторан индийской кухни; Аластер Монктон сказал, что там готовят очень неплохо. Там в самом деле ничего не напоминало дешевые индийские закусочные, в которых я иногда покупала еду навынос. На полу лежал ковер, на столах — накрахмаленные белые камчатные скатерти, а официанты были одеты в белые куртки.

И еда, которую ели за соседними столиками, выглядела и пахла очень неплохо — почти так же, как у матери Ганеша. Меню было размером с газету «Таймс»; на то, чтобы прочесть его, уходило примерно столько же времени. Я заказала фирменное рыбное карри, а мой спутник — карри из ягненка с имбирем.

Когда на стол водрузили корзину с лепешками нан, нас оставили одних и мы смогли получше разглядеть и оценить друг друга, Аластер Монктон вдруг сказал:

— Франческа, не обижайтесь, пожалуйста, но… можно узнать, сколько вам лет?

Я ответила: двадцать один год. И я предпочитаю, чтобы меня называли Фран.

— Двадцать один? — Он задумался, как будто мысли его потекли по другому руслу. Потом сказал — почти про себя: — Какой это возраст! Вы просто младенец. Перед вами целая жизнь. Вы можете все. У вас есть все, ради чего стоит жить.

Должно быть, он уже забыл о квартире, из которой мы только что уехали.

Тряхнув головой, он вернулся в настоящее.

— Значит, вы с Терезой, моей внучкой, примерно ровесницы. Ей было всего двадцать. Мы думали, надеялись, что в свой день рождения она позвонит домой, но она не позвонила. Мы не знали, где она. Не могли даже послать ей поздравительную открытку. Мы ничем не могли ей помочь, а она, судя по всему, отчаянно нуждалась в помощи.

— Мы звали ее Терри. Она сама предложила. — Помолчав, я продолжала: — Она жила так, как считала нужным. Вам, наверное, трудно это понять. Ничьей помощи она не просила. Хотела быть независимой.

Еще не договорив, я поняла, что мои слова звучат неубедительно. Для независимости нужны деньги. Не зря же про состоятельного человека говорят, что у него имеются «независимые средства». Деньги — и никаких обязательств. Без этого о независимости можно забыть. Я прекрасно понимаю, что, считая себя независимой, обманываюсь. Ни о каких моих независимых средствах речи нет. Меня скорее можно назвать по-другому: девушкой без средств. И тем не менее я располагаю хоть какой-то свободой.

Аластер все равно ничего не понял бы. Если бы Терри позвонила домой в свой день рождения или в любой другой день, он бы послал ей денег. Но вместе с деньгами она получила бы и оковы, а не только обязательства. Наверное, именно поэтому она никогда и не пыталась связаться с родными.

Я заранее догадывалась, о чем меня собирается спросить мой новый знакомый. Есть ли у меня какие-то предположения, почему умерла его внучка? Никаких предположений у меня не было. Аластер показался мне славным; я сразу поняла, что смерть Терри стала для него ужасным ударом. Мне было искренне жаль, что я ничем не могу ему помочь.

— Она была очень молчаливой, — продолжала я. — Практически ничего не рассказывала нам о себе. И с другими я ее ни разу не видела.

В свое время Терри положила глаз на Деклана, но, по-моему, это не считалось, потому что так ничем и не закончилось.

— Я побывал в Чешире, где побеседовал с молодым Невилом Портером.

Заметив, как я удивилась, Аластер Монктон улыбнулся и сказал:

— Мне он показался симпатичным молодым человеком. К сожалению, совершенно очевидно, что он болен. Вы тоже, если позволите так выразиться, производите впечатление приятной и разумной молодой женщины. Я рад, что Тереза жила не с отбросами общества, хотя вы все поселились в пустующем доме нелегально. И вы, и молодой Портер кажетесь вполне, так сказать, нормальными. Ну а ваш образ жизни мы сейчас обсуждать не будем. Родители Портера тоже порядочные люди. Наверное, и ваши тоже. Не скрою, мне пришлось подвергнуть переоценке свои прошлые взгляды.