– Понимаю, это очень глупо, но я заблудилась и не знаю, как теперь…

– Дитя, да у тебя кровь идет, – перебил незнакомец. Он чрезвычайно бережно взял Олив за запястья и притянул ближе, повернув ее руки ладонями вверх, чтобы лучше рассмотреть. Его собственные руки были очень холодными, что, как уже было известно Олив, значило, что молодой человек с самого начала был нарисованным, а не замурованным и превратившимся в рисунок человеком – таким, какой стала бы сама Олив, задержись она здесь слишком надолго. – Лучше позволь мне промыть твои раны, – заметил он.

Олив взглянула в нарисованные глаза. Кто-нибудь другой, пожалуй, назвал бы их цвет орехово-карим, но Олив было видно, что в глазах юноши смешались зелень, янтарь и золото. Олдос МакМартин мог быть очень плохим человеком, но художник он был очень хороший – раз уж сумел изобразить их настолько сияющими и живыми. Уж Олив-то знала, до чего непросто рисовать глаза.

– Все в порядке. Здесь нам определенно ничего не грозит, – сказал Горацио, заметив, что девочка колеблется. Олив перевела взгляд с нарисованных глаз молодого человека на ярко-зеленые глаза Горацио, и кот успокаивающе кивнул.

– Ладно, – наконец сказала она. – Но оставаться надолго мне нельзя.

Молодой человек с улыбкой кивнул и повел ее внутрь крошечного домика.

В маленькой железной печке в углу полыхал нарисованный огонь, и нарисованный дым шел вверх по трубе. Печка дышала мягким теплом, и мерцание пламени напомнило Олив о свечах, что горели в окнах нарисованной Линден-стрит. Но в домике оказалось полно и других вещей, заставивших ее надолго забыть об очаге. Стены единственной тесной комнатки украшала дикая коллекция: связки сушеных цветов и трав, плотницкие инструменты, кухонная утварь, зеркальце, кастрюли и сковородки, кусочки меха, перья, шнуры и струны. Хлама здесь было не меньше, чем на чердаке особняка. Но эти вещи выглядели куда более потертыми и простыми, чем чердачные древности. Это были пожитки человека, у которого не было даже самого необходимого, зато много ненужного барахла в количестве, достаточном, чтобы захламить весь третий этаж.

– Так вы… тут живете? Все время? В одной этой комнатке? – спросила Олив прежде, чем сообразила, что такие вопросы могут показаться довольно грубыми, и от души пожалела, что не может запихнуть их обратно в рот.

Но незнакомец лишь улыбнулся. Он поднял глаза от квадратного столика, за которым складывал в несколько слоев полоску ткани.

– Именно так.

– Совсем один?

Молодой человек не перестал улыбаться.

– Так и есть. Тут только я да несколько животных, с которыми я подружился. – Он показал рукой наружу, в сторону леса, где в ветвях деревьев попискивали птицы и белки, затем окунул сложенную ткань в банку с чем-то, выглядевшим как вода, и осторожно промокнул ладонь Олив.

Олив дернулась и закусила губу, но позволила юноше и дальше промывать рану, хоть руку и щипало. Нарисованные пальцы были холодны, как камни в речной воде. Она еще раз оглядела убогую комнатку, прежде чем опять опустить взгляд на костлявые пальцы незнакомца. Олив вдруг испытала безумное желание принести ему еду, а может, и красивую новую одежду, пока не вспомнила, что он был картиной, а не человеком, который способен был испытывать голод или холод.

– Готово, – наконец сообщил молодой человек и показал ей мокрую тряпку. На глазах у Олив брызги воды и алые потеки ее крови выцвели и исчезли, и ткань восстановила свой прежний вид.

– Ну, Олив, – спросил он, отшвырнув тряпку на пол (та перелетела на привычный крючок в стене и аккуратно расправилась), – как тебе твой новый дом?

Олив осеклась:

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

Молодой человек моргнул.

– Горацио рассказал, – помолчав, ответил он.

Олив покосилась на Горацио, который удобно устроился у ног парня и умывался.

– Все в порядке, Олив, – сказал кот, снова перехватив ее взгляд. – Можешь ему доверять.

Снаружи раздался мягкий глухой звук. Олив завертела головой, но ни Горацио, ни молодой человек, казалось, этого не услышали. Наверное, просто ветер, сказала себе Олив.

– М-м… – начала она. – Он все больше и больше мне нравится. Я начинаю чувствовать себя как дома. Но довольно долго было вовсе не так. Было видно – во всяком случае, казалось, – что дом нам не рад. Но теперь, думаю, что, может, и рад. Во всяком случае, хотя бы немножко.

Рыжеволосый кивнул.

– Хорошо, – подытожил он и какое-то время следил за ней, молча улыбаясь. Пока наконец не сказал: – Ну что ж, Олив, лучше бы нам доставить тебя к раме, пока ты больше ни обо что не поранилась. Горацио, ты знаешь дорогу.

Кот поднялся, как будто слегка неохотно. Он прошел к двери и стал ждать, не сводя с Олив глаз.

– Спасибо, – поблагодарила Олив молодого человека.

– Нет, это тебе спасибо, что ты меня навестила, – ответил тот, прислонившись к дверному косяку и провожая их с Горацио взглядом. В свете дня его рыжие локоны засияли, а черты стали чистыми и сильными, словно резными. Олив больше не была уверена, кажется ли он ей красавцем или помесью ястреба и льва.

Она помахала рукой. Молодой человек помахал в ответ. Горацио слегка кивнул ему, и кот с Олив двинулись в путь через лес.

Может, из-за чувства вины, а может, из-за чувства, что незнакомец все еще смотрит им вслед, Олив молчала, пока они с котом не вышли из леса и лачуга не осталась далеко позади.

– Горацио, – спросила она, когда они заспешили вверх по первому из каменистых склонов, – кто это был?

Горацио не обернулся.

– Просто крестьянин, – ответил он. – Бедняк, у которого даже дома настоящего нет.

– Как это грустно, – вздохнула Олив, вспомнив ласковые, костлявые пальцы и обтрепанные манжеты.

– Да, – отозвался Горацио.

Олив помолчала немного.

– Ты на меня злишься, правда? – спросила она, когда они продирались через заросли папоротника.

Кот не ответил.

– Я не пыталась натворить глупостей. Я просто думала, что если я нарисую родителей Мортона, то он останется в Иных местах и будет в безопасности, и ему больше не будет одиноко. Но вышло, как всегда.

– Как будто могло быть иначе, – процедил кот.

– Я больше не буду, – сказала Олив. – Я избавлюсь от инструкций и спущу все, что в банках, в унитаз. Я даже выброшу все из комнаты под подвалом, если ты считаешь…

– Нет, – оборвал ее Горацио. – Я позабочусь о банках и об инструкциях по смешиванию красок. А ты просто не лезь на рожон.

– Постараюсь. Честное слово, – проговорила Олив. – Ты мне веришь?

Горацио покосился на нее, но не сказал ни слова.

Они спустились со следующего холма: Горацио продолжал держаться на несколько шагов впереди, Олив старалась не отстать и ни обо что больше не споткнуться. Впереди, в белой дымке воздуха, брезжил квадратный проем рамы, сиявший светом коридора второго этажа.