– Да! – сказала мисс Тидлбаум.

– Начнем с библиотеки. – И миссис Данвуди повела гостью к тяжелым двойным дверям. – Там висит одно из моих любимейших полотен во всем доме…

Обе дамы скрылись в комнате, и голоса, шаги и бренчание ключей стали тише. Олив все так же сидела на корточках, сжавшись у перил: она знала, что сейчас они рассматривают картину с танцующими девушками на цветущем лугу. Когда миссис Данвуди и мисс Тидлбаум перешли в гостиную, чтобы полюбоваться на французскую уличную сценку, Олив по-пластунски проползла через коридор и прильнула к дверям.

– Прелестно, – говорила мисс Тидлбаум. – Разве не кажется, что эти голуби вот-вот взлетят?

С поминутно охающей, ахающей и восклицающей мисс Тидлбаум и крадущейся следом под прикрытием одеял Олив, маленькая процессия дрейфовала в столовую и в кухню. Когда миссис Данвуди и гостья двинулись к лестнице, Олив пришлось прыжком ретироваться в коридор и прятаться за углом, пока она не услышала, как мисс Тидлбаум высказывается насчет дивной игры светотени на серебристом озере и детализации голых ветвей в залитом лунным светом лесу.

– В гостевых спальнях дальше по коридору есть еще, – донесся до Олив голос миссис Данвуди. Дамы вошли в синюю комнату, и Олив так быстро, как только могла, проковыляла вверх по лестнице – по-прежнему не покидая своего лоскутного кокона.

Мгновение спустя миссис Данвуди и мисс Тидлбаум вновь появились на горизонте, и Олив успела вовремя заскочить в собственную спальню так, что они ее не заметили. Даже сосредоточившись на подслушивании разговора в коридоре, Олив не могла не заметить, что в ее комнате не осталось ни следа от ее злосчастных художественных потуг. Краски, банки, рукописные инструкции и даже ее кисточки исчезли. Горацио как индивид, не имеющий на лапах отстоящих больших пальцев, справился с работой блестяще.

– Посмотрите на цветовую гамму этого натюрморта, – как раз отмечала мисс Тидлбаум. – И что за странные фрукты! Кажется, я таких никогда не видела.

– Я тоже обращала на это внимание, – согласилась миссис Данвуди. – Наверное, это сорта викторианской эпохи, которые просто больше не выращивают.

– Или они все мутанты, – сказала мисс Тидлбаум таким тоном, словно это было более разумное объяснение.

– Хм-м, – отозвалась миссис Данвуди.

Учительница рисования, звеня на ходу, вошла в лиловую спальню, где их ждал пустой портрет Аннабель. Олив выскользнула из своей комнаты и свернула в синюю спальню, притаившись за дверью.

– А вот это интересно, – говорила мисс Тидлбаум. – В раме есть картина, но на самой картине ничего нет. Выглядит так, словно написали фон, а передний план так и не закончили.

– Странно, – согласилась миссис Данвуди. – Никогда этого не замечала.

– Возможно, художник желал сделать своего рода заявление… Например, то, что мы ожидаем найти и не находим, воздействует на нас сильнее, чем то, что мы действительно видим.

Олив обеими руками вцепилась в дверную ручку. Даже под одеялами ее тело вдруг захлестнула волна холода.

Пол заскрипел, когда дамы вновь вышли в коридор.

– А третий этаж тут есть? – поинтересовалась мисс Тидлбаум. – Снаружи дом кажется таким высоким…

Если бы Олив не держалась за ручку, она, наверное, упала бы.

– Забавно, что вы об этом упомянули, – сказала миссис Данвуди. – Судя по высоте дома, совершенно очевидно, что третий этаж был, но проход туда заложили или запечатали. Мы не смогли найти даже места, где он должен был быть.

Олив, затаившая было дыхание, наконец-то выдохнула – через нос, короткими, неровными рывками.

– Что ж, спасибо вам огромное за то, что позволили все здесь осмотреть. Это поистине было в удовольствие, – сказала мисс Тидлбаум, со звоном и лязганьем прошествовав мимо двери, за которой пряталась Олив.

Копна курчавых рыжих волос удалилась вниз по лестнице, а следом за ней – куда менее пышная прическа миссис Данвуди. Олив дождалась, пока их шаги не прозвучат из прихожей. После этого она выбралась в коридор и проковыляла вниз по лестнице, закутавшись в одеяла и делая вид, что все это время она тихо и мирно болела в своей комнате.

Миссис Данвуди подняла глаза на спускающуюся по ступенькам Олив.

– Олив, твоя учительница привезла тебе работу по рисованию, чтобы ты могла ее закончить. Разве это не чудесно с ее стороны?

– Чудесно, – голосом очень больного человека прохрипела Олив. – Спасибо, мисс Тидлбаум.

Мисс Тидлбаум улыбнулась и вновь всплеснула руками.

– Не стоит благодарности. Надеюсь, ты скоро поправишься.

– Надеюсь, и вы… – на автомате начала было Олив, но тут же оборвала себя, – тоже чувствуете себя хорошо.

Мисс Тидлбаум, казалось, не нашла в этой фразе ничего странного. Она просто продолжала улыбаться. А потом вновь замотала один из трех своих шарфов вокруг шеи (ключи и брелки на шнурах отозвались на это перезвоном), изрекла «До свидания!» и продребезжала на улицу.

– Какая милая женщина, – сказала миссис Данвуди, закрывая за гостьей дверь.

Олив, прислонившись лбом к оконному стеклу, наблюдала, как ржавый «универсал» учительницы рисования выворачивает на улицу и направляется дальше. Ее сердцебиение наконец начало замедляться до нормального ритма, но мозг по-прежнему гнал на всех парах.

Как мисс Тидлбаум узнала о картинах Олдоса МакМартина? Интересовали ли они ее только как произведения искусства… или как нечто большее? От очередной мысли Олив покрылась холодным по́том: не была ли мисс Тидлбаум замешана в подкидывании в кабинет рисования записки от Аннабель?

Олив прижалась лицом к прохладному стеклу, вновь почувствовав себя действительно больной. Точно как написала Аннабель – трудно было понять, кому верить. А в последнее время Олив и вовсе задумалась: можно ли вообще кому-то доверять?

Утром в субботу случилась странная вещь.

Нет, вовсе не то, что Олив сразу вытащила из-под кровати пару одинаковых, а не разношерстных, тапочек (хотя такое и правда случалось нечасто). И не то, что она почистила зубы и щеткой, и зубной нитью перед тем, как спуститься вниз, хотя это также была большая редкость. Даже не то, что она помнила все цифры чужого телефонного номера, когда сняла трубку и принялась его набирать, хотя уж это-то было до крайности необычно. Нет, странно было то, что номер, который она набирала, принадлежал Резерфорду.

Олив дала отбой прежде, чем успели пойти гудки.

Да о чем она только думала? Разве она могла так быстро забыть, что Резерфорд бросает ее на произвол судьбы? Олив уставилась на безмолвный телефон, покусывая прядь волос. Она больше не могла положиться на Резерфорда. Она не могла рассказать ему ни о катастрофическом фиаско с красками, ни о визите мисс Тидлбаум. Ей предстояло справляться с бедой в одиночку.