осложнение на сердце, и оно не выдержало, остановилось. Нет у нас больше мамы, ох Галя-Галя.

— Когда? Когда это случилось, ты спрашивал у врачей?

— Сегодня утром. Примерно в половине пятого. В палате в это время все спали, а когда утренний обход начался, тогда и обнаружили. Мне позвонили сразу, я пока в больницу, в морг, документы, то да сё… А ты уже знаешь… Увидела?

— Да, сразу после твоего звонка… Пап, это я виновата, прости…

— Даже не смей такое говорить, — отрезал Миша. — Как говорила бабуля: «На всё воля Божья». Не бери на себя вину, значит, так надо было.

Дочь с отцом пошли в машину. Михаил завёл мотор и поехал знакомой дорогой к дому. В пути они молчали, каждый сидел погружённый в свои мысли. Михаил пытался отогнать удушающее чувство тоски мыслями о похоронах и помине, вспоминал, что нужно делать и кого звать. Галя была сиротой, кроме мужа и дочери у неё никого. Подруга Светка с Артёмом, вот и все знакомые.

Милка складывала свой сон, жар и время смерти в логическую цепочку. Если она яйцо, как говорила рыжая, то Галина — это оболочка. Тогда, при её рождении мать должна была умереть, именно это Галя рассказывала про проклятие. Бабуля поспособствовала преждевременным родам, сдвинула дату и тем самым спасла и маму и ребенка. Мила должна была родиться пятого марта.

— Пап, сегодня какое число? — сама не веря в свою догадку, спросила Мила у отца.

— Пятое.

— Уже март?

— Он самый. Хоронить седьмого будем, прям перед праздником. Как нелепо, — они подъехали к дому. У Михаила завибрировал телефон. — Мил, иди сама, я тебя догоню, агент звонит, нужно поговорить.

Мелана не возражала. Она взяла сумку и пошла в квартиру. Как же это жестоко. Фоном в голове пульсировала заезженная поговорка: кому суждено сгореть, тот не утонет. Но грудь сдавил тяжёлый камень её вины перед матерью. Она должна была догадаться, почему она так легко согласилась… Эгоистка. Хотела стать собой, силы новые получить, купилась… А может быть тогда, восемнадцать лет назад бабуля уже знала про оболочку, что её нельзя рвать. Она всеми силами учила Милку добру, правильному выбору, передала свой дар, предупреждала… А ведь предупреждала же, прямо говорила — не ходи туда…

Мила открывала дверь ключами и ревела в голос, это всё она, она. Своими собственными руками погубила родную маму. Убийца. Зачем теперь всё это, зачем? Как она будет помогать людям, когда родного человека на тот свет отправила, как? Она не достойна жизни, она не сможет жить с этим, она себя убьёт. Прямо сейчас. Сегодня. Пусть всё закончится, ничего не нужно, она просто ничтожество, она не достойна жизни…

Мила нашла на полке коробку со швейными принадлежностями, взяла лезвие и закрылась в ванной. Она слышала, как пришёл отец, он вежливо постучал в дверь и уточнил, что она там делает. Громко текла вода, и наверное он подумал, что не расслышал ответа дочери. Мелана как в тумане слышала далёкий свист закипающего чайника, а потом наступила тишина…

Принимая дар, принимаешь и грех

Мелана стояла босая на холодном деревянном полу. Оглянувшись кругом, она поняла, что снова оказалась в том доме из видения. Рядом за столом сидела уже знакомая рыжая женщина. Она спокойно вышивала что-то на серой тряпице красными нитками.

За окном раздавался непонятный шум, возня и громкие крики. Девушка различила голоса отца и тёти Светы. Откинув тонкую белую занавеску, Мила увидела родительскую квартиру. Отец, вскрыв замок в ванную, достает её тело, мокрую несёт на диван и начинает полотенцами заматывать ей кровоточащие руки. Тётя Света вызывает скорую по телефону и параллельно старается успокоить Михаила. Отец держится из последних сил, Мила видит, как сильно у него стиснуты зубы. Он слушает её дыхание, просит держаться и ни в коем случае его не бросать. Он разговаривает с ней там, будто она ещё его слышит.

— Я умерла? — Мелана задала вопрос рыжей.

— Пока нет, но если ты действительно этого хочешь, то я тебя отпущу, — женщина, не прерываясь втыкала в тряпицу иглу и снова вынимала её, высоко вытягивая руку.

Красная нить образовывала хаотичные линии и зигзаги. Почему-то Милке очень захотелось узнать, что это за странный за узор, но ей показалось, что сейчас этот вопрос вообще неуместный. Она бросила взгляд в оконце и, не желая больше видеть тягостную картину, задвинула занавеску.

— И что мне теперь делать? — здесь, в тускло освещённом помещении с большим крепким столом у окна и лавками вместо стульев, нерешительный голос Милы звучал глухо и невнятно.

— Для начала определись, хочешь ли ты умирать или останешься жить?

— Я не знаю, — честно ответила Мила. Когда она была там, в квартире, мозг пульсировал одной единственной мыслью — умереть. А сейчас у неё не осталось ни единой эмоции. Она была спокойна и совершенно безразлична ко всему.

— Ты должна решить это сейчас, нить на исходе. Есть только один вариант: или я её обрываю, или связываю узелок. Думай, это твоя жизнь, — рыжая продолжала вышивать.

Посмотрев на нить, Мила заметила, что та стала гораздо короче. Стежки плотнее друг к другу, рука уже не вытягивается кверху, а поднимается максимум сантиметров на пятнадцать над узором. Если нить — это её жизнь, то решаться нужно быстрее. Девушка снова посмотрела в окно. Отец на коленях стоял возле дивана и ласково гладил щёки и волосы своей дочери. Его лицо выражало такую тоску, что казалось, он сейчас просто завоет от безысходности. Вот приехали врачи. Осмотр, капельница, попытки реанимации. Папа в кресле обхватил голову обеими руками. Тётя Света рядом, обнимает его за плечи и просит крепиться и надеяться.

— У тебя осталась одна минута, — раздался голос рыжей.

Мила вздрогнула, одно дело, когда тебя просят решить, и совсем другое, когда на это дают одну минуту. Что выбрать? Что же выбрать? Стало безумно жалко отца. Ведь у него кроме дочери никого не осталось. Он её любит. Что будет если он останется совсем один? От нахлынувшей волны паники у Милы затряслись руки, в глазах горели слёзы и сквозь прерывистое дыхание она крикнула:

— Я не хочу умирать, я хочу жить!