Кажется, для Гельвия эти слова звучат недостаточно убедительно. Он обводит куртизанок мрачным взглядом, словно перед ним непослушные дети.

— То, что хорошо для дикарки, не должно поощряться здесь, среди культурных людей, — фыркает Гельвий, кивнув в сторону Руфуса. — Конечно, никто никого не хотел обидеть. И излишняя мягкость к рабам — это естественная женская черта. Но когда женщины начинают вмешиваться в управление городом и подкупать мужчин, чтобы добиться своего, — это совсем другое дело. Это ни больше ни меньше посягательство на естественный порядок вещей.

— Разве женщины правда совершают такие поступки? — спрашивает Виктория. — Конечно нет!

Виктория смотрит на Гельвия почти с коровьим обожанием, и Амара замечает в подруге большое сходство с Ио, изображенной у двери. Виктория — воплощение мягкости и покорности, все ее тело кричит Гельвию, что она станет для него той самой женщиной, которая ему нужна. Гельвий, краснея, ободряюще похлопывает Викторию по руке.

— Не такие женщины, как ты, конечно, — произносит он. — А те, что утратили свое естество.

Амара переводит глаза на Друзиллу. Впервые с той минуты, как Амара познакомила своих подруг, Друзилла, удивленно приподняв совершенные полумесяцы бровей, смотрит на Викторию взглядом, в котором угадывается уважение. «Может, они и подружатся», — думает Амара.

— Не можешь же ты до сих пор сердиться на Юлию Феликс? — усмехается Квинт. — Пять лет прошло! Забудь об этом.

Амара вздрагивает, услышав имя хозяйки Венериных терм.

— А что такого сделала Юлия?

Руфус поворачивается к Амаре, словно желая помешать ей высказываться в защиту подруги.

— В свое время Юлия убедила совет перекрыть дорогу, чтобы расширить свои владения. Такого в Помпеях еще не видели. Многих это решение огорчило.

— И ведь она даже не замужем! — возмущенно выпаливает Гельвий. — Она опорочила имя отца! Бесстыдница!

Квинт закатывает глаза, глядя на Друзиллу, которая с трудом сдерживает улыбку. Амара понятия не имеет, кто отец Юлии, но знает, что сейчас не время для таких вопросов.

— Плиний ее обожает, — тихо произносит Руфус.

— Адмирал — тот еще чудак, — отвечает Гельвий. — С кем он только не водится. — Гельвию явно не по нраву, когда ему кто-то возражает. Его лицо блестит от вина, а выпуклые, как у зайца, глаза, кажется, еще сильнее вылезли из орбит. — Если Плиний не понимает, что такая безнравственность может навлечь божью кару, то только потому, что не застал прошлое Великое землетрясение.

— Думаешь, нам вновь угрожает большая беда? — охает Виктория, прижимаясь всем телом к Гельвию, будто его туша может защитить от гнева богов. Движение это кажется непроизвольным, но Амара знает, что Виктория обдумывала его всю ночь.

Гельвий в замешательстве. Он притягивает Викторию еще ближе к себе и, кажется, не видит ничего предосудительного в том, чтобы развлечься с проституткой, хотя сам выступает против развратных женщин. Толстыми пальцами он поглаживает Викторию по талии.

— С нами ничего не случится, если мы умилостивим богов как подобает, — произносит он.

Квинт тяжело вздыхает: наверное, ему обидно, что сегодня новенькая досталась Гельвию.

— Ты вроде бы обещала, что будет музыка? — недовольным тоном обращается он к Друзилле.

Руфус нетерпеливо поворачивается к Амаре.

— Этого момента я ждал всю жизнь, любимая. — Он подносит ладонь Амары к своим губам и целует ее. — Почему бы тебе не подать пример подругам?

Амаре хочется во всем признаться Руфусу, предупредить его, что сегодня она не сможет сыграть на арфе, но вместо этого она делано улыбается.

— С радостью.

Когда Амара наконец остается наедине с Руфусом, он, вопреки обыкновению, молчит. Не глядя на Амару, он садится на диван и кладет на колени арфу, к которой за весь вечер так никто и не притронулся. Амара знает, что сегодня играла на редкость хорошо. Филос развесил на деревьях светильники, расставил несколько ламп вокруг фонтана, и сад, освещенный луной и окутанный ароматом нарциссов, казался Амаре упавшим с небес созвездием. Голос Виктории лился будто бы из самого сердца, а их с Друзиллой аккомпанемент звучал так стройно, так безупречно, что Амара еле сдерживала слезы. Когда выступление закончилось и мужчины восторженно зааплодировали, Амара пристально посмотрела на Руфуса, надеясь, что он остался доволен. Руфус с улыбкой принимал от друзей похвалу, но Амара — впервые с начала их любовной связи — не смогла разгадать выражение его глаз.

— Гельвию понравилась Виктория, — весело произносит Амара, усаживаясь рядом с Руфусом. Она решила, что мрачное настроение любовника улучшится само собой, если не придавать этому слишком большого значения. — Хочется верить: он все еще наслаждается ею, — добавляет Амара, намекая на то, что Гельвий ушел отдыхать на втором этаже.

— Зачем ты меня так унизила?

У Амары вдруг пересыхает во рту.

— Унизила? — притворно усмехается она. — Как же сложно вам, мужчинам, угодить! Я сделала все, чтобы тебя порадовать!

— Не язви, Амара, — говорит Руфус.

— Я не понимаю, я…

— Арфа. Толпа женщин, которых ты решила купить, не советуясь со мной. Это… существо, которое ты заставила прислуживать нам вместо моего эконома. О чем ты думала?

— Мне всего лишь хотелось сделать этот вечер особенным!

— Не ври! — Руфус повышает голос. — Ты никогда от меня ничего не скрывала. Что с тобой произошло?

— Как ты смеешь! — вскрикивает Амара. — Как ты смеешь обвинять меня во лжи!

Раньше Амара всегда злилась напоказ, чтобы укротить Руфуса; вот и теперь она готова ринуться в спальню, рассчитывая, что он, умоляя о прощении, бросится следом. Но на этот раз Руфус сжимает ее запястье.

— Ты слишком много себе позволяешь, — тихо произносит он. Амара хочет возразить, но что-то в лице любовника ее останавливает.

Вместо того чтобы высвободить руку, Амара прижимается к Руфусу, покорно глядя ему в глаза. Он точно не сможет устоять, если перед ним разыграть любовную драму.

— Прошу тебя, — жалобно произносит Амара, — прошу тебя, любимый, пойми. Я не хотела тебя огорчить. Мне пришлось освободить Викторию, иначе она бы погибла в борделе, как и Британнику. Мне пришлось их спасти, именно пришлось. К тому же Виктория — такая талантливая певица! Мне казалось, тебя восхитит ее голос. Мне не хотелось тебя задеть. Клянусь.

К изумлению Амары, ее речь совершенно не трогает Руфуса.

— Глядя на всю эту неразбериху, что ты устроила в доме, — говорит он твердым голосом, — я начинаю думать, что ты решила перетащить сюда бордель.

Амара со страхом поднимает взгляд на человека, без которого вся ее жизнь разрушится. Он кажется ей чужаком. Амара отчаянно хватает Руфуса за руку и подносит ее к своему сердцу, надеясь вернуть знакомого ей человека.