Майлер взмахнул рукой с зажатой в ней дубинкой и ударил Кентона по лицу. Тот отшатнулся, задел ногой кресло и упал. Несколько секунд журналист лежал неподвижно, затем медленно поднялся.

Из уголка рта у него сочилась кровь. Лицо было смертельно бледным, но на губах играла улыбка.

— К вам это тоже относится, капитан, — сказал он.

Майлер снова сбил его с ног, и на этот раз Кентон смог подняться, лишь цепляясь за кресло. Майлер подошел к двери и позвал двух своих помощников. Затем приблизился к Кентону, сбросил его руку со спинки кресла и наградил ударом, от которого журналист снова распростерся на полу. Затем грубо скомандовал что-то своим подчиненным, и мужчины, ухватив Кентона за ноги, выволокли его из комнаты. На лестнице он снова упал, затем его затащили в комнату на верхнем этаже дома, где бросили на пол. Закрыли ставни, вышли, повесили на дверь замок и цепочку. Затем дверь захлопнулась, и в замке повернулся ключ.

Какое-то время Кентон лежал неподвижно там, где его бросили. Потом с трудом приподнял голову и огляделся. Через щели в ставнях врывались длинные косые лучи солнца. И Кентон увидел, что мебель здесь отсутствует полностью. Какое-то время он задумчиво рассматривал узор из солнечных лучей на полу. Потом вздохнул, сложил руку в локте, опустил на нее голову и закрыл глаза.

Минуту или две спустя он уже крепко спал, и на губах его играла слабая, но довольная улыбка человека, честно исполнившего свой долг.

Когда Кентон проснулся, солнца уже не было. Комната погрузилась во тьму, и сначала он никак не мог сообразить, где находится. Затем Кентон вспомнил все и медленно поднялся на ноги. Лицо сплошь в синяках, поднеся пальцы ко рту, он убедился, что нижняя губа сильно распухла. А вот голова, как ни странно, больше не болела, если к ней не притрагиваться, конечно. Он чиркнул спичкой и подошел к окну. Если слегка пригнуться, в щели между ставнями можно было увидеть темное небо. Часы свои он успел снять и оставить в отеле «Вернер», но, судя по всему, уже глубокая ночь. Срок ультиматума, объявленного «полковником Робинсоном», скоро подойдет к концу.

Сон не всегда действует так уж благотворно. Да, он приносит отдохновение нервам и укрепляет тело; но после него пробуждается способность трезво оценивать события, случившиеся накануне. Реакция Кентона на методы, предложенные «полковником Робинсоном» и его подручными с целью получить снимки Захса, была чисто эмоциональной. Теперь же, проспав почти двенадцать часов, он сам себе удивлялся. Стоило ли ему так возмущаться? Если им так нужны эти снимки, будь они трижды прокляты, пусть забирают! Приступ героизма привел лишь к тому, что у него разбита губа и вся физиономия в синяках. Ну и вляпался же он в историю! Самое лучшее — это отдать им фотографии и поскорее вернуться в Берлин.

Кентон сидел на полу, привалившись спиной к стене, и обдумывал свое положение.

Его страшно мучила жажда. Он хотел пить, пить! Лучше всего — простой воды, но и любая другая жидкость сойдет. Голод мучил не слишком, видимо, просто заглушался жаждой. Ведь последний раз он ел в поезде — колбаски с чесноком, которыми угостил его Захс. Казалось, с тех пор прошла целая вечность. Захс убит, тело его так и осталось в отеле «Джозеф». Нет, должно быть, полиция к этому времени уже забрала его оттуда. Трудно объективно оценить события последних суток. Вот уж угораздило его впутаться в совершенно непонятную историю! Кто такой этот Захс, или Борованский? Русское имя подходит ему больше, оно лучше сочетается с акцентом. Он работал против своего правительства — это если «полковник» говорил правду, что довольно сомнительно. Да, и еще один вопрос: кто они такие, эти «доверенные люди» полковника в Лондоне? Кто они, и какими делишками занимается с ними полковник? Кентону казалось, что он знает ответ на первую часть вопроса, ответ на вторую напрашивался автоматически. Доверенные лица в Лондоне, способные повлиять на владельцев крупных газет. Невольно возникало подозрение, что эти люди из «большого бизнеса».

Кентон уже давно обнаружил: человеку, достаточно долго занимающемуся внешней политикой, не сложно понять, что политические идеологии имеют очень мало общего с приливами и отливами в международных отношениях. Судьбы народов решались представителями крупного бизнеса, а вовсе не стараниями руководителей государств и чиновничьего аппарата. Министерства иностранных дел, может, и декларировали политику своих правительств. Но только люди из «большого бизнеса» — банкиры и их подчиненные, производители оружия, нефтяные компании, крупные промышленники — определяли, какой именно должна быть эта политика. «Большой бизнес» задавал вопросы, как хотел и когда хотел. «Большой бизнес» сам же и отвечал на них. Рим мог объявить, что симпатизирует реставрации Габсбургов; Франция могла ему возразить. А через несколько месяцев ситуация становилась прямо противоположной. Ибо у этих немногих членов общества, наделенных долгой памятью и еще не уставших от всего этого фарса, всегда имелось множество хитроумнейших объяснений на любую тему — множество объяснений, но ни одного правильного. Чтобы убедиться в этом, стоило проследить за банковскими трансакциями в Лондоне, Париже и Нью-Йорке, взглянуть на них глазами опытного аудитора, рассудительного экономиста, проявить красноречие прокурора и терпение Иова. И только тогда можно понять, чем вызван рост банковского рейтинга Венгрии, накопление золотых запасов Амстердама или же ограничение кредитования на Среднем Западе в Соединенных Штатах. Если пробраться через туман терминов, ставших предметом чуть ли не суеверного поклонения, с помощью которых международный бизнес ограждает свои операции от посторонних глаз, можно было открыть для себя неприглядную правду. Но на это ушло бы столько времени, что в процессе поиска правды был риск умереть от старости. Человек из «большого бизнеса» являлся единственным игроком в международной политике. Он был тем игроком, который устанавливает все правила.

Кентон нашел в кармане сигарету, закурил. Похоже, что в данном случае «большой бизнес» интересует Бессарабия или Румыния. Он сильно затянулся, и в темноте замерцал золотистым огоньком кончик сигареты. Кентон задумчиво рассматривал его. Совсем недавно он слышал что-то такое о Румынии. Ах ну да, конечно! Та история с восстановлением концессии. Редакция или типография газеты, напечатавшей статью против, была разгромлена. Да, похоже, многого из этого не вытянешь, хотя… как знать! В том-то и проблема. Один этап игры прошел в приватной обстановке залов для советов директоров и на охотничьих вечеринках во время уик-эндов; другой, с участием таких персонажей, как Захс, — в поездах, дешевых отелях, на окраинах больших городов — словом, в довольно мрачных местах, вдали от оживленных путей-дорог, посвященных розовощекой богине туризма. Кто-то проронил словечко где-нибудь в офисе в Бирмингеме или на борту яхты, пришвартованной недалеко от Канн, — и вот через несколько недель в одной из типографий Бухареста взрывается бомба Миллза.[22] Один сказал, а другой выдернул чеку из гранаты. Эти события — лишь первое и последнее звенья в цепи, покрытой туманом тайны. И в этом тумане тихо действуют «полковники Робинсоны» и им подобные. Да, он должен отдать эти фотографии. До сей поры он пребывал в роли стороннего наблюдателя, пусть так будет и дальше.