– Виконт! – сказал он. – Я рад, что отыскал, по крайней мере, вас! Ваш дом как будто специально построен так, чтобы в нем все терялись! Клянусь, за последний час я заблудился тут уже раза три!.. Вы не знаете, где Флорина?

– …Представьте же мое удивление, когда эти господа действительно извлекли из моего секретера некое ожерелье! – рассказывал виконт спустя неделю. – Я клялся всем святым, что первый раз его вижу!

– Разумеется!

– Еще бы!

– Даже представить себя не могу в такой ситуации! Просто кошмар!

– Нет, дамы, это еще не кошмар. Настоящим кошмаром было то, что это ожерелье подошло под описание украшений, похищенных у убитой…

– О, Господи!

– Бедный виконт!

– И как же вам удалось вырваться из лап этих злодеев?!

О том, как ему удалось вырваться, д’Эрикур повествовал уже в восьмой раз. Его, из рядового вертопраха неожиданно превратившегося в жертву угнетения и произвола, буквально завалили приглашениями во все салоны Парижа. Виконт едва успевал переезжать из одной гостиной в другую, удолетворять любопытство сочувствующих и принимать комплименты от восхищенных дам. Казалось, он рассказал историю злополучного обыска уже всем, кому только можно: и скандальному политику де Кабру, и чудаковатому математику Кондорсе, и едкому остроумцу Риваролю, и престарелой, но по-прежнему блистающей умом герцогине де Лавальер, и шведскому посланнику де Сталю, и его экзальтированной жене, приходившейся дочерью генеральному контролеру финансов, и ее матери – просвещенной мадам Неккер, и вдове философа Гельвеция, окруженной ее кошками, и знаменитой художнице Виже-Лебрен, и либеральному маркизу Лалли-Толандалю – сыну несправедливо казненного губернатора французской Ост-Индии, и писателю Шамфору, и уродливому, как черт, развратнику графу де Мирабо, и откупщику налогов Лавуазье, тратившему деньги на химические опыты, и хозяйке салона мадам де Бово, и даже ее маленькой арапке, привезенной кавалером де Буффле из Сенегала…

Но, сколько ни рассказывай, все равно найдется кто-то, кто еще не слышал. Вот и теперь, в очередном салоне на улице Сен-Жермен, вокруг д’Эрикура собралась компания дам, уже что-то слышавших о его годовом заключении в Бастилию, разрушенном полицейскими особняке и двенадцати подброшенных ожерельях, но желавших знать подробности из первых уст.

– …К счастью, отец и мачеха видели человека, проникшего ночью в наш дом с целью подбросить мне украшения. Его даже удалось задержать и отобрать у него браслет мадам Жерминьяк, который мерзавец не успел запихнуть в мой секретер. К сожалению, злоумышленник сбежал. Однако свидетельства моих родителей и части прислуги, кажется, произвели впечатление на этих церберов…

– Слава Богу!

– Теперь вы свободны!

– Боюсь, не вполне. Окончательно полиция нам все-таки не поверила. Недавно мне доложили, что я все еще нахожусь под подозрением в убийстве…

– Что за вздор?!

– Но кто мог донести на вас, виконт?

– Кто осмелился подбросить вам свидетельство преступления?!

– У Разума и Просвещения всегда было и будет достаточно врагов в этом мире… – уклончиво произнес д’Эрикур.

Дамы дружно вздохнули. В их вздохе чувствовался восторг.

– Так вас хотели упечь в темницу за несогласие со двором?

– Против вас интригуют враги философии?

– Виконт! Да вы настоящий мученик за свободу!

– Что вы, что вы… – с удовольствием скромничал д’Эрикур. – Не стоит преувеличивать! Я всего лишь отстаивал взгляды, которые считал верными. Всего лишь стремился к тому, чтобы солнце Разума осветило нашу многострадальную землю, изнемогшую под бременем деспотизма и мракобесия! Всего лишь мечтал о том, чтобы однажды Франция вкусила радости естественных законов, справедливых гражданских прав, народного представительства…

– Вы истинный философ, д’Эрикур!

– Вы истинный просветитель!

– Конечно, в нашем мире много несправедливости…

– Как будто им недостаточно было продержать вас в Бастилии столько времени!

– Чем благороднее помыслы человека, тем больше ему приходится претерпеть…

– …от власти предержащей!

– Ну, я бы не стал разбрасываться обвинениями, – продолжал виконт, – того, кто подбросил улику, надо еще найти… Уважение к правам человека не позволяет мне назвать виновным кого-либо без суда. А уж подозревать двор… наше дорогое правительство… нашу Святую церковь… слуг любимого всеми Его Величества… Нет, дамы, нет! Я не способен поверить в их злонамеренность!

– Ах, виконт!

– Вы не только выдающийся просветитель!

– Вы еще и замечательный гражданин!

– Вернейший подданный!

– Сама скромность!

– Сама чистота!

– И принимаете страдания так безропотно!

– И столь великодушны к своим врагам…

– …которые плетут у вас за спиной сети интриг!

– Но не бойтесь, виконт! Весь свет на вашей стороне!

– Если прислужники деспотизма и фанатизма еще раз предпримут атаку против вас, д’Эрикур, просвещенное человечество вас отстоит. Даже не сомневайтесь!

– Отныне вы – символ борьбы всех свободных французов против отжившей системы обскурантизма и раболепия!

– Ах, право, вы мне льстите… – продолжал красоваться виконт, делая вид, что чрезвычайно заинтересован в окружающих его дамах, но краем глаза наблюдая за арфисткой, шестнадцатилетней мадам де Шампо, чьи маленькие белые ручки и ножка в атласной туфельке, разукрашенной вышивкой, смотрелись за инструментом как никогда пикантно.

К неудовольствию д’Эрикура, юная мадам почти тотчас же покинула арфу и присоединилась к собравшейся вокруг него компании.

– Я что-то пропустила, виконт? Боже мой, неужели я так и не услышу этой чудовищной истории о вашем преследовании?! Не могли бы вы быть так любезны, чтобы повторить ее для меня еще раз?

Д’Эрикуру было нетрудно повторить рассказ еще раз – и еще раз выслушать восклицания о своей героической, жертвенной борьбе с деспотизмом. Что и говорить, внимание публики, в особенности женской ее части, льстило виконту. У него, конечно, и раньше не было проблем с противоположным полом, но теперь, в статусе угнетенного просветителя, д’Эрикур едва отбивался от дам, желающих получить его благосклонность.

Только одно неприятное следствие повлекло за собой подброшенное ожерелье. Среди немногочисленных людей, поверивших в виновность виконта, был двоюродный дядюшка мадемуазель де Жерминьяк – ее опекун, пару дней назад водворившийся в доме на улице Кенкампуа. Человек тупоумный и ограниченный, по мнению д’Эрикура, противник просвещения и философов, религиозный фанатик, он вообразил, что виконт в самом деле виновен в убийстве его драгоценной родственницы, и велел не пускать его на порог. Если подбросивший ожерелье человек Кавальона – а это, несомненно, был человек Кавальона, ведь у кого, как не у подлинного убийцы старушки, могли находиться ее украшения, – стремился к тому, чтобы опорочить виконта в глазах Жерминьяков и расстроить сватовство, то план этот удался превосходно. Впрочем, охотники за свитком могли бы и не стараться, не рисковать… Наследница старухи все равно не заинтересовалась виконтом. Она бы и так ему отказала: можно сказать, что уже отказала, это было очевидно, хоть пока и не произнесено вслух. Д’Эрикур кусал локти, жалея о том, что не воспользовался вольнодумным предложением мадемуазель и не поднялся к ней в спальню в день знакомства: тогда он был настолько шокирован, что убежал сломя голову вон из этого дома… А ведь можно было бы не только поближе познакомиться с вольтерьянкой, но и под шумок обыскать ее будуар – и кто знает, не нашлась ли бы там шкатулка, инкрустированная раковинами?.. Теперь уже поздно. Дорога в особняк на улице Кенкампуа закрыта. До тех пор пока гнев опекуна не уляжется, а доброе имя д’Эрикура не будет восстановлено, девица наверняка успеет подыскать себе нового жениха и свиток уйдет из-под носа…