Дальше они шли преимущественно молча. Если Ритчи-Хук говорил, то чаще всего это был подробный рассказ о сыгранной над кем-нибудь шутке или gaffes raisonnees[13]. Этому замечательному солдату война не представлялась какой-нибудь там охотой или перестрелкой. Она была для него противоестественным делом, ежом в постели, или, вернее, он представлял себе войну как чудовищных размеров мину-ловушку.

По истечении двадцати пяти минут подполковник Ритчи-Хук посмотрел на свои часы.

– Мы уже должны бы переходить через железную дорогу. Видимо, я иду недостаточно быстро.

Вскоре они подошли к железному пешеходному мостику. С другой стороны железнодорожной линии была такая же гаревая дорожка, отделенная от железнодорожного полотна рифленым железом. Ритчи-Хук пошел по ней в обратном направлении, к дому капитан-коменданта.

– Если мы хотим выдержать время, то надо прибавить шагу, – сказал Ритчи-Хук.

Они пошли более быстрым шагом. У ворот, возле входа на территорию казарменного городка, Ритчи-Хук снова посмотрел на часы.

– Сорок девять минут, – сказал он. – Хорошая прогулка. Ну что ж, очень рад, что познакомился с вами. В будущем мы будем видеться гораздо чаще. Я оставил мопед в караульном помещении. – Он открыл свою противогазную сумку и показал им туго свернутую пижаму и щетки для волос. – Это единственное, что я вожу с собой. Лучшего применения для этой идиотской сумки не придумаешь. Всего хорошего!

Как только мопед Ритчи-Хука тронулся с места, Гай и Сарам-Смит взяли под козырек.

– Вот старый вояка-то, да? – сказал Сарам-Смит. – Кажется, твердо решил пустить всех нас в расход.

Вечером того же дня Гай заглянул к Эпторпу узнать, пойдет ли он на обед.

– Нет, старина. Сегодня на поправку дело идет медленно. Конечно, я мог бы плюнуть на это дело и пойти, но лучше не торопиться. А как прошел завтрак?

– На нем был наш будущий бригадир.

– Жаль, что я пропустил это, очень жаль. Но если я и побывал бы там, ничего хорошего из этого не вышло бы. Мне не хотелось, чтобы он увидел меня нездоровым. Ну, а как у тебя получилось?

– Не так уж плохо. Главным образом потому, что он принял меня за тебя.

– Не совсем понимаю тебя, старина.

– Он запомнил, что один из нас жил в Италии, а другой – в Африке. Меня он принял за африканца.

– Слушай-ка, старина, мне это не очень-то нравится.

– Он сам начал утверждать это. А потом старик зашел слишком далеко, и поправить его уже было невозможно.

– Однако он должен каким-то образом узнать правду. По-моему, тебе надо написать ему об этом.

– Не валяй дурака.

– Но это ведь вовсе не шутка. Мне кажется, ты в этом случае здорово-таки смошенничал. Воспользовался болезнью друга и выдал себя за него. Такой поступок может привести к серьезным последствиям. Ты что же, и фамилию мою присвоил?

– Нет. Разумеется, не присваивал.

– Ну что ж, если ты не напишешь, то мне придется сделать это самому.

– На твоем месте я не стал бы делать этого. Он подумает, что ты свихнулся.

– Да, придется подумать, как поступить наилучшим образом. Все это – очень деликатное дело. Я просто не представляю, как ты мог допустить подобное.

Эпторп не стал писать подполковнику Ритчи-Хуку, но затаил на Гая обиду и с тех пор всегда был настороже в его компании.

Незадолго до рождества курс начальной подготовки закончился, и Гаю, как и всей группе стажирующихся, был предоставлен недельный отпуск. Перед отъездом офицеров, и главным образом в их честь, был устроен вечер с приглашением гостей. Предполагалось, в тот момент по крайней мере, что этот вечер будет для них последним в казарменном городке. Каждый постарался сделать все возможное, чтобы приглашенный гость делал честь избравшему его. Эпторп гордился своим выбором, пожалуй, больше, чем кто бы то ни было.

– Мне чертовски повезло, – сказал он. – Ко мне придет Чатти[14]Корнер. Я и не знал, что он в Англии, пока не наткнулся на его имя в газете.

– А кто такой Чатти Корнер?

– Э-э, старина, по-моему, ты должен был бы слышать о нем. Впрочем, на этих шикарных фермах в Кении о нем могли и не знать. Если бы ты задал этот вопрос в настоящей Африке, в любом месте от Чада до Мозамбика, то люди подумали бы, что ты шутишь. Чатти – большой оригинал. Сущий дьявол, если смотреть со стороны. Никак не подумаешь даже, что он умеет пользоваться вилкой и ножом. В действительности же он сын епископа, Итонский колледж, Оксфордский университет и все такое. Играет на скрипке, как завзятый профессионал. О нем упоминают во всех книгах.

– В книгах о музыке, Эпторп?

– Да нет, в книгах об обезьяноподобных страшилищах, конечно. А кого приглашаешь ты, старина, позволь спросить, если это не секрет?

– Я еще никого не нашел.

– Странно. Я считал, что у такого человека, как ты, должно быть очень много знакомых.

Эпторп все еще носил в душе обиду за то, что Гай выдал себя за него.

Гай написал семье Бокс-Бендеров о том, что получает отпуск на рождественские праздники. Анджела ответила, что Тони тоже приезжает на праздник. Гаю посчастливилось перехватить Тони в последний момент в Лондоне и завлечь его на вечер алебардистов. И Гай, и Тони впервые увидели друг друга в военной форме.

– Я ни за что на свете не упустил бы возможности увидеть вас, дядюшка Гай, щеголяющим в форме новоиспеченного офицера, – сказал Тони по приезде.

– Здесь тоже все зовут меня «дядюшкой», вот увидишь.

Они шли по усыпанному гравием плацу к дому, в котором размещались прибывающие гости. Им встретился и отдал честь алебардист. Увидев, как небрежно ответил на приветствие его племянник, Гай пришел в ужас.

– Послушай, Тони, может быть, в вашем батальоне этому не придается такого важного значения, но у нас отвечать на приветствие полагается так же четко, как приветствуют тебя.

– Дядя Гай, неужели необходимо напоминать вам, что я старше вас по чину?

Однако вечером, когда они подходили в буфетной к председателю столовой офицерского собрания, Гай испытал приятную гордость за своего племянника, который привлек к себе общее внимание ярко-зеленой парадной формой и ремнями из черной кожи.

– Вы только что из Франции? В таком случае я воспользуюсь привилегией председателя и посажу вас рядом с собой. Мне очень хотелось бы услышать рассказ очевидца о том, что там происходит. Разобраться в этом по сообщениям газет совершенно невозможно.

Чатти Корнера узнали все без представления: темнокожий, с седыми волосами en brosse[15], он с мрачным видом стоял рядом с Эпторпом. Легко было понять, почему он приобрел известность среди страшилищ; столь же легко было заметить и иронию в данном ему прозвище. Он крутил головой из стороны в сторону, рассматривая все из-под мохнатых бровей, словно прикидывая, как бы ему подскочить вверх и, ухватившись за балки, раскачиваться там в одиночестве. Чатти так и не почувствовал себя свободно до тех пор, пока оркестр не заиграл «Старый добрый английский ростбиф». Услышав эту мелодию, он наклонился, кивнул головой и пробормотал что-то нечленораздельное на ухо Эпторпу.