Напряжение между двумя сверхдержавами стабильно нарастало. И у той и у другой теперь имелась атомная бомба, а численный состав Советской армии с 1948 по 1953 г. вырос с менее чем 3 млн человек до более чем 5 млн. В середине 1950 г. Северная Корея, сателлит Советского Союза, вторглась в Южную Корею, сателлит США, – справедливости ради надо отметить, вопреки настоятельным советам Сталина. В последовавшей за этим трехлетней корейской войне Советский Союз официально участия не принимал, а вот Америка и Китай оказались вовлечены в военные действия с противоположных сторон. Опасения США по поводу распространения коммунизма по всему миру привели к нарастанию в республиканской партии решимости нарушить ялтинские договоренности и освободить «порабощенные народы» социалистического блока. Как писал в своих воспоминаниях Хрущев, «в дни перед смертью Сталина мы верили, что Америка вторгнется в Советский Союз и начнется война». Лично Сталин был объят страхом и (как и в 1941 г.) отчаянно пытался не дать ни единого предлога для нападения. Можно предположить, что подобные настроения были реакцией на освободительную риторику Джона Фостера Даллеса, занявшего пост госсекретаря США после победы республиканца Дуайта Эйзенхауэра на президентских выборах в ноябре 1952 г. Даже если в ретроспективе эта реакция видится слишком острой, реальности страха это не умаляет. Из Кремля казалось, что неясные опасности надвигаются со всех сторон – что любой встречный на лошади может оказаться всадником апокалипсиса.

Конец был действительно близок, однако им оказался не Судный день и даже не вторжение капиталистов. Мы никогда не узнаем, к чему привели бы процессы, шедшие в СССР зимой 1952–1953 гг., потому что их прервал сам Божий промысел: 5 марта 1953 г. Сталин умер. Обстоятельства смерти Сталина, которого поразил инсульт, когда он был один на даче, обессмертил Армандо Иануччи в фильме 2017 г. «Смерть Сталина»: несмотря на свое презрение к деталям, автор прекрасно уловил мрачную иронию ситуации. Члены политбюро, спешно созванные, когда Сталина обнаружили на полу без сознания, не торопились звать докторов – да и кого им было звать, если большинство кремлевских врачей, включая личного врача Сталина, сидели по тюрьмам? Какое бы облегчение ни испытали некоторые члены политбюро из-за предполагаемой смерти Сталина, у нас нет никаких доказательств, что один или несколько из них были к ней причастны. Коллеги сообща поучаствовали в неловком бдении у постели больного, причем руководство ситуацией в целом взял на себя Берия. Но еще до того, как Сталин испустил последний вздох, все они – в том числе недавние изгои Молотов и Микоян – встретились в его кабинете в Кремле, чтобы определить состав нового правительства и составить официальное сообщение для прессы. Это была до странности рутинная работа; апокалиптические предчувствия, судя по всему, сгинули вместе с вождем. В Советском Союзе установилось новое «коллективное руководство» – по сути, сталинское политбюро без Сталина. Чем этот парадокс обернется на практике, стране еще предстояло узнать.

Глава 5

От «коллективного руководства» до падения Хрущева

Каждый советский гражданин всю жизнь помнил, где он находился, когда услышал новость о смерти Сталина, – как американцы помнили день убийства президента Кеннеди. Кое-кто, конечно, втайне ликовал, но для многих первой реакцией была скорбь, соединенная со страхом перед будущим: как мы будем жить без сталинской заботы? Похороны были омрачены страшной давкой на улицах Москвы, куда люди выходили в надежде в последний раз увидеть вождя или просто удовлетворить свое любопытство. Характерное для советской истории предвосхищение будущего состояло в том, на улицах собралась не толпа протестующих и даже не толпа почитателей, но скорее толпа в поисках смысла. Тем не менее множество людей было затоптано до смерти, и случившееся оставило предчувствие беды.

Людям, поверхностно знакомым с историей СССР, обычно представляется, что с уходом со сцены тирана Сталина на нее тут же взошел реформатор Хрущев. Но все было куда сложнее. Именно сталинское политбюро, где Хрущев занимал примерно пятую ступеньку иерархической лестницы, коллективно выступило с программой немедленных радикальных реформ, такой целостной и всеохватной, что можно было подумать, будто ее составили заранее. Никто из них ни в чем подобном никогда не признался, а учитывая степень надзора, под которым им приходилось существовать в последние годы жизни Сталина, это было бы невероятно рискованно. При этом нет сомнений, что в кругу сталинских соратников подспудно зрел консенсус относительно необходимости глубоких перемен – «когда придет время».

И современники, и историки обычно считали ближайших политических сподвижников Сталина кучкой безвольных прихвостней и соглашателей, абсолютно неспособных ему противиться. Средний возраст этих мужчин – Молотова, Микояна, Хрущева, Берии, Ворошилова, Кагановича, Маленкова – приближался к 60 годам; Ворошилов (родившийся в 1881 г.) был самым старшим из них, а Маленков (родившийся в 1901 г.) – самым младшим. Они пережили Большой террор, будучи одновременно и его соучастниками, и потенциальными жертвами; бок о бок трудились со Сталиным во время войны; выстояли в нелегкие послевоенные годы, когда Сталин часто отсутствовал, вел себя все более непредсказуемо, а под конец, вероятно, жаждал их крови. Можно было бы подумать, будто верность Сталину записана у них на подкорке, но, несмотря на то что ни один из них никогда полностью от него не отрекся, большинство в глубине души явно таило сомнения и лелеяло обиды. Красноречивую историю вспоминал во взрослом возрасте сын члена политбюро Степан Микоян: желая произвести впечатление на отца, он рассказал тому, что отдал дань последнего уважения телу Сталина, выставленному для прощания. «Ну и зря!» – сухо ответил отец. Степан, которого учили благоговеть перед Сталиным, опешил: «Это был первый ясный сигнал о том, что к Сталину может быть критическое отношение и мой отец именно так настроен».

В новой структуре управления Маленков занял высший государственный пост председателя Совета министров; Берия, который, как и раньше, возглавлял органы госбезопасности, казался самой энергичной фигурой; а Молотов, восстановленный в должности министра иностранных дел, обладал наибольшим политическим опытом. Микоян отвечал за торговлю, Булганин – за оборону (причем его заместителями были прославленные в боях Второй мировой маршалы Александр Василевский и Георгий Жуков), а Хрущев стал секретарем (но не генеральным секретарем, как Сталин) ЦК.

Уже через два дня после похорон Сталина Берия приказал вернуть из казахстанской ссылки жену Молотова, позволив ей воссоединиться с мужем. Немедленно начались радикальные политические реформы, которые следовали одна за другой с головокружительной скоростью. По инициативе Берии судебный процесс по «делу врачей» прекратили, подсудимых выпустили на свободу, а об их освобождении сообщили в газетах. Далее – также по предложению Берии – объявили массовую амнистию узников ГУЛАГа, начавшуюся с освобождения миллиона «неполитических» заключенных, вслед за которыми, пусть и не сразу, стали выпускать политических. Программу русификации прибалтийских республик развернули вспять: Берия настаивал на скорейшем продвижении местных уроженцев (когда латвийские органы госбезопасности сообщили, что в республике кончились кандидаты, не значившиеся в черных списках как националисты, Берия ответил, что это неважно). Имя Сталина, которым до той поры пестрили страницы газет, внезапно исчезло отовсюду; издание полного собрания его сочинений резко остановилось. Чтобы поднять удручающе низкий уровень жизни на селе, были начаты аграрные реформы. Розничные цены резко снизили, а Маленков взялся решать задачу расширения ассортимента потребительских товаров, доступных городскому населению. Главными редакторами в «толстые» литературные журналы, которые даже при Сталине служили своего рода анклавами гражданского общества, назначили сторонников преобразований.

Когда команда, провозгласившая себя «коллективным руководством», впервые появилась на публике, со стороны их отношения казались товарищескими и непринужденными, что очень отличалось от холодной формальности, свойственной для последних лет жизни Сталина. Новые руководители СССР «цвели, как толстокожие кактусы», прокомментировал американский корреспондент Гаррисон Солсбери. Администрация США отреагировала на эти перемены не так быстро, хотя новые советские лидеры делали все что могли, чтобы подчеркнуть их. Надгробная речь Маленкова на похоронах Сталина представляла собой страстный призыв к миру и международному сотрудничеству, тогда как сам усопший упоминался в ней лишь формально. Через несколько месяцев после смерти Сталина Советский Союз согласился на перемирие в корейской войне.