Последние месяцы 1571 года выдались трудными для Жанны д’Альбре. Ее здоровье не только не шло на поправку, но и заметно ухудшалось. Генрих, получив серьезные ушибы при падении с лошади, лежал в постели. Люди из ее окружения докучали противоречивыми советами: если одни видели в предстоящем браке залог мира, то другие пророчили дальнейшие осложнения от этого заведомо обреченного на неудачу брака. Осознав бессмысленность дальнейших проволочек, Жанна в конце ноября объявила, что в ближайшее время отправляется в путь. 8 декабря, прибыв в Нерак в сопровождении баронов графств Арманьяк и Альбре, она узнала, что Лектур все еще занят королевским гарнизоном. В ответ на ее жалобу Екатерина Медичи решила уступить и приказала Бирону покинуть город. Причин медлить больше не было, и Жанна д’Альбре с дочерью Екатериной и племянником Конде направилась к королевскому двору Франции. Генриху, сопровождавшему их до Ажана, она строго-настрого наказала оставаться в Беарне до тех пор, пока не будут согласованы все условия заключения брака, и отправляться в путь, лишь получив от нее письмо-пароль определенного содержания — только так можно было избежать провокационного вызова подложным или написанным под принуждением письмом. 13 января 1572 года мать и сын попрощались, чтобы более уже не свидеться на этом свете.

Тем временем из Рима от папы вместо долгожданного разрешения на брак прибыл легат, имевший предписание любой ценой расстроить матримониальные планы Екатерины Медичи, но та была непреклонна. Проявив недюжинный дипломатический талант, она сумела погасить разгоравшийся скандал, не настроив против себя Святой престол и не дав Жанне д’Альбре повод усомниться в искренности своих намерений. Встреча двух дам состоялась 15 февраля 1572 года в замке Шенонсо и прошла в обстановке видимой сердечности. Спустя несколько дней Жанна и ее дочь Екатерина встретились с Маргаритой, и все трое остались довольны друг другом, особенно младшая из них, восторженно отзывавшаяся в письме брату о его невесте. Не забыла она сообщить и о том, что у нее появился молочный братик — осленок: от перемены климата она немножко приболела, и в лечебных целях ее поили молоком ослицы, кормившей тогда свое чадо, с которым и свела знакомство Екатерина. Словом, пока всё шло хорошо, но было бы еще лучше, если бы Маргарита уважила настойчивые просьбы предполагаемой свекрови отречься от католицизма, однако та ни при каких условиях не соглашалась порвать с верой своих предков, которую приняла при крещении. К сожалению для Жанны, это было не единственным ее огорчением. Многое раздражало суровую гугенотку, и она изливала свою горечь в наставлениях сыну, коими обильно насыщала свои письма к нему. Едва ли Генрих впоследствии воспользовался ими, и особенно мало пригодился ему совет матери не марать себя недостойными амурными похождениями.

О характере и нравах Маргариты Валуа Генрих Наваррский был достаточно осведомлен задолго до свадьбы и не питал ни малейших иллюзий на сей счет. Он с юных лет усвоил привычку на многие (если не на все) вещи смотреть с иронией, которая с годами перейдет в цинизм, столь органичный для Генриха, что, как говорится, на него трудно было даже обижаться. Современники отмечали, что юный принц Наваррский над всем смеется, и накануне своего бракосочетания он с легким сердцем откровенничал, что королевский двор Франции, при котором уже заняты должности главного канцлера, главного хранителя печати и главного шута, может пожаловать ему только одно достоинство — главного рогоносца! Он не намерен был требовать от будущей супруги любви и верности, поскольку и сам не собирался в чем-либо ограничивать себя.

При королевском дворе в Блуа, где наконец-то была принята Жанна, не могли говорить ни о чем другом, кроме войны в Нидерландах. Прибывавшие из Англии послы вели переговоры о заключении союза, который усилил бы сопротивление восставших нидерландских провинций испанскому господству. Папский легат отбыл в крайнем раздражении, так ничего и не добившись. Сразу же после его отъезда Карл IX лично встретился с Жанной, дабы засвидетельствовать ей свое почтение, а заодно и поторопить с подписанием брачного контракта. Королева Наваррская изживала в себе последние сомнения. Отчаявшись обратить в свою веру будущую невестку, она хотела бы соблюсти по крайней мере приличия, сохранить собственное достоинство перед лицом единоверцев. Полная решимости достичь намеченной цели, Екатерина Медичи согласилась на то, чтобы ее будущий зять оставался протестантом, однако более непримиримая Жанна д’Альбре все никак не могла сжиться с мыслью о заключении смешанного брака, при котором ее будущая невестка оставалась бы католичкой. Генрих Наваррский, получавший информацию о переговорах в Блуа, весьма скептически относился к возможности достижения согласия, о чем, похоже, ничуть не сожалел. Не стремилась к этому браку и Маргарита Валуа, вероятно, все еще весьма благосклонная, и не только на словах, к Генриху Гизу. Известно ли было королеве Наваррской об этой связи? Вполне вероятно.

Кто знает, сколько еще продолжались бы эти препирательства, если бы Карл IX, начинавший уже терять терпение, не взял дело в свои руки. Поскольку папа упорно отказывался дать необходимое разрешение на брак, король запросил мнение ученых-теологов Сорбонны по этому вопросу и, не дожидаясь их ответа, предложил компромиссный порядок проведения свадебных торжеств. Венчание должно было состояться на паперти собора Парижской Богоматери, и провести его должен был кардинал Бурбон, принц крови. На последующей затем мессе новобрачный, ежели не пожелает, может не присутствовать. Жанне было нечего возразить на это, и 11 апреля 1572 года в Блуа был окончательно согласован брачный договор, под которым жених поставит свою подпись лишь 17 августа, уже после смерти матери. В материальном плане условия договора были весьма выгодны для него: Карл IX давал в приданое сестре 300 тысяч экю и несколько городов в Гаскони и Лангедоке. Другие два брата добавили от себя по 50 тысяч ливров, а королева-мать — 200 тысяч. Генрих Наваррский наследовал некогда принадлежавшую его отцу должность губернатора Гиени. Сколь знатен был Беарнец своим происхождением, столь же и беден, поэтому обещанное богатое приданое явилось весьма весомым аргументом на чаше весов этого брака, заключавшегося из соображений государственного интереса.

Спустя неделю после завершения долгих переговоров в Блуа был подписан, словно в дополнение к предстоявшему бракосочетанию Генриха Наваррского и Маргариты Валуа, союзный договор с Англией, возвестивший о появлении в Европе протестантской коалиции и особенно отчетливо оттенивший политический смысл этого брачного альянса. Однако то была лишь видимость достигнутого согласия, и наиболее проницательные наблюдатели не заблуждались на сей счет. И относительно дальнейшей судьбы принца Наваррского не было единого мнения: если одни радовались по поводу большого успеха протестантизма, то другие полагали, что отречение жениха от гугенотской ереси — лишь вопрос времени, и не столь уж отдаленного; во всяком случае, дети его будут воспитываться в католической вере… И действительно, по прошествии времени (правда, значительно более продолжительного, чем ожидалось) католиками стали и сам Генрих Наваррский, и его дети — хотя и не от этого брака.

Пришла пора дать Генриху условленный сигнал к отъезду из Беарна, однако тот не мог сразу же отправиться в путь, поскольку болел лихорадкой, осложненной обильной гематурией. Лишь в последней декаде мая он прибыл в Нерак, вынужденная остановка в котором, вызванная весенним паводком, размывшим дороги, ознаменовалась его первой достоверно известной любовной связью — с простой служанкой по имени Флёретта, семнадцатилетней дочерью садовника, которая будто бы утопилась, узнав о женитьбе своего возлюбленного. В дворцовом парке Нерака и по сей день показывают любопытствующим пруд, в котором якобы свела счеты с жизнью эта беарнская Офелия. Правда, архивные изыскания позволили выявить документ, свидетельствующий о смерти, постигшей некую Флёретту, но не в 1572 году, а двадцатью годами позже, и не в результате утопления, а естественным образом. Но та ли это Флёретта? Если та, то на душе беспутного короля Анри одним грехом меньше.