Внезапная перемена участи не могла не взволновать Генриха, заставив его осознать свое новое положение. Теперь он — король Наваррский, следовательно, должен брать на себя ответственность не только за собственную судьбу, но и за судьбы своих подданных и всех французских протестантов. Теперь ему предстояло лично завершать переговоры с Екатериной Медичи и Карлом IX. Что касается наследственных владений, то он отдал своему генеральному наместнику в Беарне распоряжение неукоснительно продолжать политику покойной королевы. Из-за переживаний вновь обострилась ставшая было уже утихать лихорадка, вынудив его задержаться в пути. Он не счел возможным даже присутствовать на похоронах матери. Не имея средств для оплаты погребальной церемонии, он вынужден был взять взаймы шесть тысяч ливров. Возможно, не в последнюю очередь скудостью средств объяснялся отмеченный Маргаритой Валуа аскетизм этой церемонии. Место своего последнего упокоения Жанна д’Альбре обрела в вандомском соборе Святого Георгия, рядом с супругом, вопреки выраженному ею пожеланию быть похороненной в кафедральном соборе Лескара подле королей Наварры. Это было первое, но отнюдь не единственное нарушение Генрихом Наваррским последней воли своей матери.

В сопровождении девяти сотен гасконских дворян, облаченных в черное по случаю траура, он без спешки продолжил свой путь. Лишь 8 июля он прибыл в парижское предместье Палезо, где встретил своего дядю кардинала Бурбона и герцога Монпансье, которые там ожидали его, чтобы сопровождать в Лувр. На следующий день в предместье Сен-Жак его встречали приветственной речью городские власти Парижа. В ответном слове он поблагодарил их за теплый прием — преждевременно, как оказалось впоследствии. При въезде в столицу Французского королевства юный принц Конде, адмирал Колиньи и Ларошфуко, элита протестантской партии, присоединились к его весьма внушительному кортежу, двигавшемуся перед глазами изумленных парижан. Как самого Генриха, так и других вождей гугенотов предупреждали о грозящей им опасности: было безумием собираться во враждебном городе, отдаваясь на милость французского двора. Их будто бы даже прямо извещали о готовящемся чудовищном заговоре, однако представляется маловероятным, что уже тогда у Екатерины Медичи созрел план расправы, свершившейся в Варфоломеевскую ночь: к этому привела роковая логика развития событий, иначе враги гугенотов не стали бы так долго медлить с реализацией задуманного. Генрих беззаботно пренебрег всеми предостережениями, чрезмерно понадеявшись на авторитет и влияние Колиньи, коими тот пользовался, как всем было известно, у Карла IX, а также на честное слово короля и королевы-матери. Весьма показательно: если Жанна д’Альбре во время своего пребывания в Париже предпочла Лувру особняк гугенота Конде, то Генрих вместе с сестрой Екатериной, словно бы демонстрируя свое безграничное доверие хозяевам, поселился именно во дворце французских королей. Сразу же по прибытии в Париж Генрих, теперь уже король Наваррский, направил Елизавете Английской послание, уведомляя ее о своем намерении поддерживать с ней самые дружеские отношения.

Екатерина Медичи устроила будущему зятю радушный прием. Карл IX принял будущего зятя с такой теплотой, что с полным основанием можно было думать, будто предстоящая свадьба знаменует собой окончание религиозных распрей. Поскольку надо было ждать, когда придет папское разрешение на брак, свадебные церемонии и празднества отложили до 17 августа. Герцоги Анжуйский и Алансонский старались не отставать от матери и брата в выражении добрых чувств по отношению к Генриху Наваррскому. И Маргарита изо всех сил старалась в этом походить на них, но у нее плохо получалось. Она с трудом скрывала огорчение и злость, охватывавшие ее от одной мысли о предстоящей свадьбе. Лишь перспектива стать королевой, пощеголять в роскошном наряде королевской невесты, проливала бальзам на ее раненое сердце — настолько она была тщеславна и самолюбива.

Вместе с тем атмосфера затишья, царившая накануне свадьбы, была обманчива и скрывала политические разногласия. Если Екатерина Медичи благосклонно относилась к конфессиональному миру, то она была весьма далека от мысли выпустить из своих рук бразды государственного правления. А причины для беспокойства были: вхождение Колиньи в Королевский совет быстро изменило соотношение политических сил. Слабый Карл IX, болезненно переносивший слишком авторитарное вмешательство своей матери, стал оказывать полное доверие адмиралу, а тот сумел быстро навязать монарху свою волю. Король публично выражал благорасположение к вождю протестантов, не скрывавшему намерений освободить его из-под влияния матери, и не стеснялся называть его своим «отцом». Вслед за Колиньи Карл IX начал одобрительно относиться к проекту военной кампании против Испании и, не дожидаясь объявления войны, отправил войско из пяти тысяч французских протестантов в католическую часть Нидерландов. Эта тайная политика, столь сильно противоречившая воле королевы-матери, полагавшей, что Франция, ослабленная гражданскими конфликтами, не может позволить себе риск внешней войны, создавала взрывоопасную ситуацию.

Таким образом, торжества по случаю бракосочетания Маргариты Валуа и Генриха Наваррского должны были проходить в весьма напряженной политической обстановке. За неделю до них, 10 августа, была отпразднована свадьба принца Конде с Марией Клевской, но для того, чтобы жениться самому, король Наваррский должен был, как мы помним, получить разрешение от папы (впервые «еретик» вступал в брак с католичкой), а оно все не приходило и не приходило. Маргарита втайне надеялась, что в разрешении будет отказано, однако Карл IX и королева-мать были намерены в любом случае довести начатое до конца. Покончив с бесполезным ожиданием, они ввели кардинала Бурбона в заблуждение, заверив его, что разрешение от папы прибудет со дня на день, поэтому нет необходимости переносить назначенные на 17 августа торжества. Если Колиньи и его сторонники горячо поддержали это решение, то у Гизов оно вызвало сильное раздражение, что, в свою очередь, лишь порадовало герцогов Анжуйского и Алансонского — такова была обстановка в Лувре накануне свадьбы, коей суждено было стать одной из самых знаменитых в мировой истории.

В воскресенье 17 августа начались свадебные торжества. Вечером в Большой галерее Лувра кардинал Бурбон совершил обряд обручения Генриха Наваррского и Маргариты Валуа, после чего состоялись ужин и бал. Затем по обычаю невеста в сопровождении брата, короля Карла IX, и матери отправилась во дворец епископа Парижского, где должна была провести последнюю ночь своего «девичества». На следующий день, 18 августа, Генрих Наваррский в сопровождении герцогов Анжуйского и Алансонского, принца Конде и его брата маркиза де Конти, герцогов Монпансье и Гиза отправился за невестой в епископский дворец, дабы препроводить ее в собор Парижской Богоматери через специально построенную для этого галерею, задрапированную белой тканью. За ними следовал весь двор. Хроники того времени подробно живописуют великолепие костюмов: королева-мать по этому случаю отказалась от траурного облачения, король Карл IX разрядился «точно солнце», а Генрих Наваррский, поступившись своей обычной простотой, согласился на роскошный наряд, принятый при французском дворе. Что же до невесты, то она блистала в золотом платье со шлейфом длиной в четыре локтя (180 сантиметров), и Брантом, очевидец происходившего, несколько преувеличивая, уверял, что она была подобна «небесному чуду на земле».