Все это, конечно, очень печально, но, наверное, в течение нескольких лет, прежде чем превратиться в законченную алкоголичку, Клер все же успела побывать относительно роскошной сорокалетней дамой, вроде пумы или милфы – бездетной милфы, разумеется, – но сдается мне, ее писька еще долгое время не теряла способности увлажняться, ну ладно, ей все же есть что вспомнить. По контрасту я вдруг подумал об истории трехлетней давности, тогда, как раз перед тем, как я попался в лапы к Юдзу, у меня возникла губительная мысль повидаться с Мари-Элен, я переживал в то время очередной период сексуальной апатии, наверняка мне просто хотелось прощупать почву, я даже спать с ней не собирался, разве что при крайне благоприятном стечении обстоятельств, что в случае бедняжки Мари-Элен было маловероятно; нажав на дверной звонок, я приготовился к худшему, но ситуация оказалась еще чудовищнее, чем я мог предположить: с ней недавно случился приступ чего-то психиатрического, не помню, что это было, биполярное расстройство или шизофрения, она так и не оправилась, ужасно ослабела и жила теперь в неприступной резиденции на авеню Рене Коти, у нее постоянно дрожали руки, она на самом деле боялась буквально всего, от трансгенной сои до прихода к власти Национального фронта и загрязнения воздуха мелкодисперсной пылью… Ее рацион был ограничен зеленым чаем и семенами льна, и все полчаса, что я у нее пробыл, она говорила исключительно про свою пенсию по инвалидности. Я вышел, мечтая о кружке пива и сэндвиче с паштетом, она еще долго так может продержаться, по меньшей мере лет до девяноста, и наверняка меня переживет, все больше дрожа и усыхая, шарахаясь от собственной тени и не вылезая из скандалов с соседями, тогда как в действительности она уже мертва, мне чуть было не пришлось уткнуться носом в промежность покойницы, это красочное выражение я где-то вычитал, возможно в романе Томаса Диша, фантаста и поэта, познавшего свой звездный час и сегодня незаслуженно забытого, он покончил с собой 4 июля, скорее, правда, по той причине, что его спутник жизни только что умер от СПИДа, но все же и потому, что он просто-напросто не мог уже прожить на свои авторские и решил продемонстрировать, выбрав эту символическую дату, на какую судьбу обрекает Америка своих писателей.

Так что Клер была еще в отличной форме, смотря с чем сравнивать, в конце концов, она могла записаться в общество анонимных алкоголиков, говорят, они достигают порой потрясающих результатов, а еще, подумал я, возвращаясь в отель, Клер умрет одинокой, умрет несчастной, но она хотя бы не умрет в нищете. Продав свой лофт, она окажется, учитывая цены на рынке недвижимости, в три раза богаче меня. Таким образом, одна удачная сделка принесла ее отцу гораздо больше денег, чем мой отец успел с трудом скопить за сорок лет, заверяя документы и регистрируя ипотеку, деньгами никогда не вознаграждали труд по достоинству, одно к другому не имеет никакого отношения, человеческое сообщество еще никогда не строилось на адекватной оплате труда, и даже коммунистическое общество будущего не собиралось зиждиться на этой основе, принцип распределения благ был сведен Марксом к совершенно бессмысленной формуле «каждому по потребностям», которая стала бы неисчерпаемым источником всяческих дрязг и склок, если, не приведи господь, ее кто-нибудь попытался бы применить на практике, но, к счастью, этого так и не случилось, в коммунистических странах, как и во всех остальных, деньги идут к деньгам, у кого деньги, у того и власть, таково последнее слово общественного устройства.

В период расставания с Клер горькую пилюлю мне подсластили нормандские коровы, ставшие для меня утешением и чуть ли не откровением. Впрочем, с коровами я общался и раньше: в детстве мы каждое лето проводили месяц в Мерибеле, где отец приобрел таймшер в шале. Пока родители целые дни напролет бродили влюбленной парочкой по горным тропам, я смотрел телевизор, в частности, я тогда надолго подсел на «Тур де Франс». Время от времени я все-таки выходил на воздух, круг интересов взрослых оставался для меня загадкой, хотя я допускал, что в блуждании по высокогорьям есть свой интерес, иначе такие толпы, начиная с моих родителей, этим бы не занимались.

Мне так и не удалось пробудить в себе чувство прекрасного при виде альпийских пейзажей, но зато я проникся симпатией к стаду коров, которых я часто встречал, когда они переходили с одного летнего пастбища на другое. Это были таринские коровы рыжей масти – маленькие, подвижные и выносливые, они отличаются боевитым нравом; коровы носились вскачь по горным тропам, и мелодичный звон колокольчиков у них на шее доносился издалека, когда они сами еще не показались.

А вот нормандскую корову трудно вообразить несущейся вскачь, в самой этой мысли есть что-то непочтительное, они могут ускорить шаг, мне кажется, только в крайне опасной для жизни ситуации. Полнотелые и величественные коровы нормандской породы имеют место быть, и этого им более чем достаточно; только познакомившись с нормандскими коровами, я понял, почему индусы считают это животное священным. Во время моих одиноких уикендов в Клеси мне достаточно было минут десять понаблюдать за коровьим стадом, пасущимся на окрестных лугах, чтобы забыть улицу Менильмонтан, кастинги, Венсана Касселя, отчаянные попытки Клер вписаться в среду, которая никак не хотела ее принимать, и в конце концов забыть ее саму.

Мне не было тогда и тридцати, но я уже вползал постепенно в зимнюю темень, где не было просветов – ни воспоминаний о любимой, ни надежды на повторение чуда, эта астения чувств усугублялась растущей безучастностью к профессиональным занятиям, task force постепенно пообтрепалась, я высек из нее еще несколько искр, сделав пару принципиальных заявлений, в частности на корпоративных банкетах (в РДСЛ их устраивали минимум раз в неделю), ведь пора уже признать, что нормандцы не умеют торговать своей продукцией, вот кальвадос, например, обладает всеми качествами благородного алкогольного напитка, хороший кальвадос ничуть не уступает арманьяку, а то и коньяку, и при этом он в сто раз беднее представлен в бутиках дьюти-фри во всех аэропортах мира; более того, даже во французских супермаркетах он присутствует чисто символически. Что касается сидра, тут вообще говорить не о чем, сидр блистал своим отсутствием на прилавках крупных торговых сетей, да и бары им не особо баловали. На корпоративных банкетах еще возникали тут и там ожесточенные дискуссии, мы клялись друг другу безотлагательно принять меры, а потом запал потихоньку сдувался, так шли недели, неотличимые одна от другой, жаловаться было особенно не на что, и мысль о том, что мы вообще мало что можем поделать с чем бы то ни было, незаметно проникла во все умы, даже директор, показавшийся мне этаким лихим щеголем, когда нанимал меня на работу, округлился, женился и в основном вел речи о благоустройстве приобретенной недавно фермы, где он собирался поселить свое будущее семейство. Правда, в течение нескольких месяцев у нас царило некоторое оживление благодаря краткому пребыванию в офисе потрясающей ливанской практикантки, которая, в частности, заполучила фотографию Джорджа Буша, смаковавшего сыры, поданные на огромном подносе; этот снимок вызвал легкую бурю в ряде американских СМИ, их кретин Буш, видимо, не врубился, что импорт сыров из сырого молока был только что запрещен в его стране, но, несмотря на шумок в прессе, это никак не повлияло на продажи, да и периодические поставки ливаро и пон-левека лично Владимиру Путину тоже не принесли желаемого результата.