На следующее утро, встав около девяти, я застал его за обильным завтраком, состоящим из глазуньи с жареной кровяной колбасой и беконом, все это он запивал сначала кофе, потом кальвадосом. Он уже давно на ногах, ему приходится вставать в пять утра, чтобы подоить коров, объяснил Эмерик, доильную установку он не стал приобретать, на его взгляд, овчинка не стоит выделки, большая часть фермеров, которые в нее вложились, вскоре разорились; кроме всего прочего, коровы любят, когда их доят вручную, ну, это его личное мнение, конечно, но все же так оно человечнее. Он предложил мне пойти проведать стадо.

Новый с иголочки металлический ангар, который я заметил накануне, когда приехал, оказался четырехрядным коровником, почти все стойла были заняты, и – тут же констатировал я – исключительно коровами нормандской породы.

– Да, это сознательное решение, – сказал Эмерик, – молока они дают немного меньше, чем коровы голштино-фризской породы, но зато оно гораздо вкуснее, мне кажется. Поэтому меня так заинтересовало то, что ты говорил вчера про AOP ливаро, хотя сейчас я продаю молоко в первую очередь производителям пон-левека.

В глубине коровника за фанерными перегородками он оборудовал себе крохотный рабочий кабинет с компьютером, принтером и металлической картотекой.

– У тебя компьютер управляет раздачей кормов? – спросил я.

– Ну, в принципе, с компьютера можно заполнять кормушки кукурузным силосом; можно запрограммировать и добавку витаминных комплексов, так как баки соединены между собой. В общем, это все игрушки, на самом деле компьютером я пользуюсь в основном для бухгалтерского учета.

От одного только упоминания бухучета он помрачнел. Мы вышли на воздух, безоблачное небо было ярко-синего цвета.

– До РДСЛ я работал в «Монсанто», – признался я, – но вряд ли ты используешь генно-модифицированную кукурузу.

– Нет, я всегда четко следую экологической регламентации, к тому же пытаюсь ограничить использование кукурузы, вообще-то нормальная корова ест траву. Словом, стараюсь действовать по правилам, сам видишь, промышленным животноводством тут и не пахнет, у коров полно места, и они выходят на воздух практически каждый день, даже зимой. Но чем строже я соблюдаю правила, тем труднее мне приходится.

Что я мог на это ответить? Вообще-то много чего, я с легкостью бы выдержал трехчасовые дебаты на эту тему на любом новостном канале. Но вот Эмерику, лично Эмерику, в его ситуации я ничем не мог помочь, он не хуже меня знал, что к чему. Утренний воздух был настолько прозрачен, что вдалеке виднелся океан.

– Мне предлагали после стажировки работать в «Даноне»… – сказал он задумчиво.

Остаток дня я посвятил изучению замка и часовни, где, видимо, некогда молились сеньоры Аркура, но больше всего меня поразил обеденный зал гигантских размеров, его стены были увешены портретами предков, и я мгновенно вообразил, глядя на камин шириной метров семь, как в нем поджаривали целых кабанов и оленей во время бесконечных средневековых трапез, так что идея шарм-отеля показалось мне уже не такой бредовой, но я не осмелился поделиться своими соображениями с Эмериком, хотя мне представлялось сомнительным, что ситуация животноводов в ближайшее время сильно улучшится, до меня дошли слухи, что Брюссель рассматривает вопрос об отмене молочных квот. Это решение, которому суждено будет обречь тысячи французских фермеров на нищету, доведя их до банкротства, окончательно приняли только в 2015 году, когда президентом был Франсуа Олланд, но уже в 2002-м, когда на основе Афинского договора к Европейскому союзу присоединились десять новых стран и Франция оказалась в меньшинстве, принятие его стало практически неизбежным. Мне становилось все труднее общаться с Эмериком, ведь хотя все мои симпатии были на стороне фермеров и я готов был защищать их при любых обстоятельствах, я не мог не признаться себе, что стою на позициях французского государства, так что я очутился фактически в другом лагере.

Я уехал на следующий день после обеда, под сияющим воскресным солнцем, с которым никак не вязалась моя растущая печаль. Сейчас мне странно вспоминать ту печаль, учитывая, что я не спеша катил по пустынным дорогам департамента Манш. Мы всегда надеемся на какие-нибудь предчувствия или особые знаки, но, как правило, ничего такого не случается, так и в этот безжизненный солнечный день ничто не предвещало, что уже на следующее утро я познакомлюсь с Камиллой и этот понедельник положит начало лучшим годам моей жизни.

Но прежде чем перейти к моей встрече с Камиллой, вернемся к другому ноябрю, гораздо более тоскливому, почти двадцать лет спустя, когда мои жизненные шансы (или, как говорится, прогноз дожития) уже были во многом определены. К концу месяца первые рождественские украшения запестрели в торговом центре «Итали-II», и я начал подумывать, не уехать ли мне из «Меркюра» на праздничную неделю. Никакой особой причины уезжать у меня не было, никакой другой, кроме стыда, что, в принципе, уже само по себе является уважительной причиной, ведь расписаться в полном своем одиночестве не так просто даже в наши дни, и я принялся размышлять, куда податься, вот, например, монастырь, что может быть естественнее, в дни празднования Рождества Христова многие испытывают потребность в духовном обновлении – во всяком случае, что-то в этом роде я прочел в специальном выпуске «Пелерен магазин», – в этой ситуации одиночество не только в порядке вещей, оно даже рекомендуется, да, я посчитал это наилучшим выходом из положения, теперь надо побыстрее навести справки о пригодных для этой цели монастырях, время поджимает и практически уже не терпит, понял я, покопавшись в интернете (собственно, почитав «Пелерен магазин», я был к этому готов), все монастыри, на сайты которых я заходил, были битком набиты.

Впрочем, у меня нашлись дела и посрочнее – мне надо было немедля раздобыть новый рецепт на капторикс, целебное действие этого препарата уже не вызывало сомнений, благодаря капториксу моя общественная жизнь протекала теперь без сучка без задоринки, каждое утро я производил минимальные, но вполне достаточные гигиенические процедуры, тепло и непринужденно приветствовал официантов в кафе «О’Жюль», однако у меня не возникало ни малейшего желания посещать психиатра, и не только карикатурное подобие психиатра с улицы Сенк-Дьяман, а вообще психиатра, в широком смысле слова, мне блевать хотелось вообще от всех психиатров; и вот тут я вспомнил про доктора Азота.

Кабинет этого терапевта с причудливым именем находился на улице Атен, в двух шагах от вокзала Сен-Лазар; в те времена, когда я каждую неделю мотался из Кана в Париж и обратно, я как-то зашел к нему проконсультироваться по поводу бронхита. В моих воспоминаниях это был человек лет сорока, с порядочной лысиной, оставшиеся волосы у него были седые, длинные и довольно сальные, в общем, он напоминал скорее басиста хард-рок-группы, чем врача. Я также вспомнил, что в самый разгар приема он закурил «Кэмел» – «Извините, это дурная привычка, я сам решительно не советую…», а главное, я помню, что он без всяких выкрутасов выписал мне сироп от кашля с кодеином, который уже тогда был под подозрением у его коллег.