Она вышла в опен-спейс и, к моему ужасу, через две минуты вернулась с фотоальбомом в руках, очевидно надеясь, что он послужит ей подспорьем для подробного рассказа о жизни. В далекие шестидесятые годы ее отец явно был пижоном – его снимки в костюме от Ренома у выхода из ночного клуба Bus Palladium не оставляли в этом сомнений, в сущности, он жил шикарной жизнью шикарного юнца шестидесятых и чем-то даже смахивал на Жака Дютрона, впоследствии став предприимчивым (и наверняка жуликоватым) архитектором, и так оно продолжалось в течение всех лет президентства Помпиду и Жискара, а потом он погиб за рулем своего «феррари-308-GTB», возвращаясь после уикенда в Довиле, проведенного в компании шведской любовницы, в тот самый день, когда Миттеран был избран президентом Республики. Дела его и так шли вполне успешно, но тут, имея кучу друзей в соцпартии и президента-строителя в лице Франсуа Миттерана, он бы совсем расцвел и ничто не помешало бы ему достичь вершин в своем ремесле, если бы тридцатипятитонный грузовик, вылетев на середину трассы, не закрыл навсегда эту тему.

Мать Клер сожалела о потере пусть ветреного, но щедрого мужа, который вдобавок предоставлял ей полную свободу, но более всего ей была невыносима мысль, что теперь она останется одна с дочерью, да, хоть ее супруг и был тот еще кобелина, он проявил себя при этом очень нежным отцом и с любовью заботился о ребенке, в то время как она не чувствовала в себе никакого материнского инстинкта, вообще никакого, а ведь мать либо полностью отдает себя детям и борется за их счастье, поставив крест на своем собственном, либо происходит ровно обратное, середины нет, дети становятся досадной помехой, и сиюминутное раздражение быстро перерастает во враждебность.

Когда Клер исполнилось семь, мать сбагрила ее в интернат для девочек в Рибовилле, под надзор Конгрегации сестер Провидения Божьего, эту часть истории я уже знал, им там не давали ни круассанов, ни даже булочек с шоколадом, вообще ни хрена, и Клер налила себе водки, ну вот, что и требовалось доказать, она, значит, нажирается с семи утра. «В одиннадцать лет ты оттуда сбежала…» – перебил я, чтобы немного подсократить ее рассказ. Я помню этот побег, ключевой момент ее героической эпопеи и борьбы за независимость, она вернулась в Париж автостопом, что, конечно, было сопряжено с некоторым риском, по пути с ней могло случиться что угодно, тем более что она уже тогда была, по ее собственному выражению, «слаба на передок», но с ней ровным счетом ничего не случилось, она усмотрела в этом некий знак, и тут я понял, что сейчас мы углубимся в бесконечный туннель их взаимоотношений с матерью, и, набравшись смелости, предложил выйти в кафе и нормально позавтракать двойным эспрессо и багетом с маслом, а то и омлетом с ветчиной; я есть хочу, жалобно уговаривал ее я, мне и правда хотелось есть.

Она накинула пальто прямо на ночную рубашку, на улице Менильмонтан есть все, что душе угодно, вдруг нам повезет увидеть Венсана Касселя, сидящего за столиком перед чашкой кофе с каплей молока, главное, мы вышли из квартиры, и на том спасибо, снаружи было обычное осеннее утро, ветреное и прохладное, я решил, что если завтрак затянется, я сбегу под предлогом визита к врачу.

К моему величайшему изумлению, как только мы сели в кафе, Клер принялась расспрашивать про «мою японку», о которой хотела бы узнать побольше, ее поразило совпадение с башней «Тотем». «Совпадение – это когда Господь подмигивает тебе», уж не помню, кто это сказал, Вовенарг или Шамфор, а может, и Ларошфуко или вообще никто, ну как бы то ни было, я мог долго еще продержаться на японской теме, я на этом собаку съел, так что для затравки глубокомысленно произнес: «Японское общество гораздо более традиционно, чем мы привыкли думать»; теперь я мог трепаться часа два, не опасаясь возражений, в любом случае никто ничего не смыслит ни в Японии, ни в японцах.

Но через пару минут я понял, что говорить мне еще утомительнее, чем слушать, вообще межличностные отношения давались мне с трудом, а особенно, что греха таить, межличностные отношения с Клер, так что я позволил ей перехватить инициативу, в баре было приятно, только обслуживать они не торопились, и мы снова окунулись в жизнь одиннадцатилетней Клер, тем временем кафе постепенно заполнили его завсегдатаи, с виду все как на подбор творческие работники.

Итак, разразилась война с матерью, война, продлившаяся почти семь лет, война не на жизнь, а на смерть, причиной которой было в основном постоянное сексуальное соперничество. Я помнил некоторые яркие эпизоды этой истории, например, как Клер, порывшись в материнской сумочке и обнаружив там презервативы, обозвала ее старой блядью. Зато я, видимо, забыл – и Клер не преминула меня просветить, – что она перешла, скажем так, от слов к делу, решив соблазнить побольше любовников матери при помощи своих простых, но вполне действенных приемчиков, уже опробованных на мне. И уж я подавно был не в курсе, что мать Клер, контратакуя более изощренными способами, которым зрелые женщины мало-помалу научаются, начитавшись популярных женских романов, принялась со своей стороны трахать бойфрендов Клер.

В фильм на YouPorn этот эпизод вошел бы под названием Mom teaches daughter[23], например, но в действительности, как это часто случается, все было отнюдь не так забавно. Круассаны нам принесли довольно быстро, а вот омлет с ветчиной заставил себя ждать, и к моменту его появления Клер уже добралась аж до своих четырнадцати лет, но я успел его съесть до того, как ей исполнилось шестнадцать, мне сразу полегчало, и теперь, на сытый желудок, сочтя, что мне уже достанет сил завершить нашу встречу, я жизнерадостным и бодрым тоном подвел итоги: «А в день своего восемнадцатилетия ты ушла из дома, устроилась работать в баре около площади Бастилии, сняла себе комнату, после чего мы с тобой встретились, любовь моя, совсем забыл тебе сказать, я записан к кардиологу на десять, ну я побежал, целую, созвонимся», – и, не дав ей опомниться, положил на столик двадцать евро. Она странно на меня посмотрела, пришибленно, что ли, я вышел из кафе, усердно размахивая рукой на прощание, несколько мгновений во мне еще теплилось непроизвольное сострадание, но, поборов его, я пустился рысцой по улице Менильмонтан, свернул, повинуясь старому рефлексу, на улицу Пиренеев и, не замедляя темпа, минут за пять добрался до метро «Гамбетта». Да уж, ее песенка спета, она будет пить все больше и больше, потом ей и этого покажется мало, к выпивке добавятся таблетки, сердце в конце концов не выдержит, она захлебнется собственной блевотиной, и найдут ее в двухкомнатной квартирке с окнами во двор, на бульваре Венсана Линдона. Мне не хватило бы сил спасти Клер, боюсь, спасение Клер было уже никому не под силу, за исключением, возможно, членов каких-нибудь христианских сект (тех самых, что с любовью распахивают объятия или притворяются, что с любовью распахивают объятия старым, сирым и убогим братьям во Христе), но проблема в том, что Клер слышать о них не могла, их братское сострадание стало бы ей костью в горле, если она в чем-то и нуждалась, то в заурядной супружеской нежности и, в порядке неотложной помощи, в присутствии хуя в своей пизде, но вот на это уже надежды не было, заурядная супружеская нежность могла появиться только в качестве бонуса к пресыщенной сексуальности, для чего неминуемо пришлось бы поставить галочку в графе «секс», а туда ей отныне и навсегда доступ закрыт.