– Милая Камилла, я не посмею дерзнуть пригласить вас на лестницу несовершенства, состоящую из ступеней бездарных строф начертанных грешной рукой вашего покорного слуги.

Приор приклонил голову.

– Ведь я всего лишь раб своих разочарований. Но, дабы не ранить вас скукой, желал бы прочесть того, чей талант источает гениальность, словно благоухания лавра…

Здесь нам хотелось бы отметить природную скромность господина Буаробера, позволявшую ему, не кичась собственными достоинствами, наслаждаться, а также декламировать литераторов, в стократ в большей мере, заслуживающих, на его взгляд, быть услышанными человечеством. Выказывать почтение гениальности другого, может лишь, несомненно, человек талантливый, хаять же и критиковать, способна любая бездарность. Принимая во внимание сие бесхитростное воззрение, для многих, как, впрочем, и для нас, являющееся непреложной истиной, можем с полной уверенностью заверить, что месье Буаробер был человеком высокоодаренным и относился к людям, бескорыстно воспевающим чужие достоинства, если, на его взгляд, таковые имелись. Оказавшись среди пиренейцев, что позволило исполненному душевным трепетом приору, с какой-то неведомой доселе свежестью восчувствовать испанскую речь, навеявшую на него воспоминания о горячо любимых им творцах, несравненных Лопе де Вега, Мигеле де Сервантесе, Франсиско де Кеведо, Буаробер решился блеснуть, прочитав последнего.

– Вы говорите по-испански?

Девушка кивнула.

– Как любой образованный человек нашего времени.

Буаробер мечтательно улыбнулся. На него, вдруг, нахлынули чувства, которые возможно испытать лишь только в обществе красивой женщины. Приор почувствовал давно забытые ощущения, утраченные где-то там, далеко, будто в прошлой жизни. Наполнив бокалы вином, он, осушив свой, нежно произнес:

– Я хочу прочесть вам стихи нашего современника, дона Франсиско де Кеведо, на мой взгляд, одного из величайших испанских поэтов, да что там испанских…!

Прикрыв глаза, набрав полные легкие воздуха и вытянув перед собой руку, Буаробер вдохновенно произнес:

– В свой дом вошел я и увидел: тенью

Былого стал он, предан запустенью;

И шпага, отслужив, сдалась в войне

Со страстью, и посох мой погнулся;

И всё, чего бы взгляд мой не коснулся,

О смерти говорило мне…

Тут же за спиной прелата зазвучал незнакомый голос, подхвативший стихотворный жар, словно певчая птица, услышав в роще щебет побратима, отозвалась трелью:

– Покручиваешь пальцем у виска,

Перст указательный к губам подносишь,

Твердишь мне, что расплата мол близка,

Молчанья и благоразумья просишь… –

От этих просьб – такая, брат, тоска,

Что, выпив раз, вовеки пить не бросишь!…

Оглянувшись, Буаробер увидел перед собой молодого офицера. Невысокий, худощавый, темноволосый испанец, доброжелательно, с улыбкой глядел на приора.

– …у вас странный акцент, сеньор каталонец?

– Я француз.

Гордо произнес Буаробер. В глазах испанца промелькнула искра разочарования.

– …но отношусь к людям, которые разделяют уверенность в том, что для поэзии, впрочем, как и для музыки не существует границ и национальностей. Я пленник Каллиопы, а не приспешник Марса.

– В таком случае, вы лучший француз из тех, кого мне приходилось встречать. Вот моя рука.

Учтивые поклоны, коими обменялись господа, свидетельствовали о благих намерениях в отношении друг к другу и даже, возможно, о взаимной симпатии.

– Моё имя дон Риккардо Альтемарина граф дель Сантальягос.

– Приор Франсуа Лё Метель Буаробер.

– В таком случае, разумеется, если сеньорита не возражает, я хотел бы угостить вас лучшим вином сего фландрийского притона.

С согласия Камиллы, испанец присоединился к ним, заняв место за столом, рядом с Буаробером.

****

После того как людей Черного графа обвели вокруг пальца, оставив ни с чем в Брюгге, Бакстон предложил Ксавье следовать к развилке дрог, которую трудно оставить в стороне возвращаясь из Фландрии в Париж, а значит, где непременно должны появиться беглецы. Здесь же на опушке леса, где расходилось четыре широких тракта, располагалась «Гусиная шейка». Подозрительный Ксавье, после того как желтый рыдван, при странных обстоятельствах, бесшумно и незаметно ускользнул ночью из постоялого двора, проникся глубоким недоверием к трактирщику, отчего приказал своим людям затаиться в чаще, установив наблюдение за воротами фермы. И вот, наконец, терпение было вознаграждено – долгожданный экипаж, прогромыхав по дороге, мимо лесной засады, скрылся за аркой ворот.

Дождавшись темноты, люди Черного графа направились на постоялый двор, оставив лошадей в лесу, под надзором Полпенни, который за время продолжительного преследования снискал доверие сурового Ксавье. К тому же англичанин был единственным кого Буаробер знал в лицо, и это обстоятельство не позволяло ему, вместе с остальными появиться в трактире.

Наведавшись в конюшню и удостоверившись в том, что малыш Люмье не остался без ужина, Дордо вышел на пустынный, погруженный в густые сумерки, двор фермы. Пребывая в благодушном настроении, отчасти вызванным гордостью за собственную проницательность, благодаря которой, на сей момент, всё складывалось довольно удачно, пикардиец устало вздохнув, воззрился в хмурое низкое небо, уже окончательно лишившееся света солнечных лучей. Он расплылся в улыбке, предвкушая предстоящую трапезу, обещавшую немалое удовольствие, учитывая высокий статус которым так ловко и беззастенчиво, в глазах трактирщика, сумел наделить себя плутоватый толстяк. Но спокойствию капрала не суждено было длиться долго, оно растаяло в один миг, когда до ушей пикардийца донесся звон шпор и бряцанье оружия. Сии звуки он не перепутал бы ни с чем на свете, различив из сотни других, но именно это тревожное позвякиванье, толстяк так не желал и боялся услышать нынче. Дордо присев на одно колено, намереваясь остаться незамеченным, вглядывался во тьму. Взор капрала выхватил из мрака пять черных силуэтов, отчего холодок пробежал по его спине. Разглядеть лиц не представлялось возможным, но толи лязг стали под покровом зловещей тьмы, толи внезапное появление вооруженных людей, подсказывали пикардийцу приближение опасности.

Люди Черного графа пересекли двор, направляясь к дверям таверны. Оказавшись в зале трактира, наполненного пьяным гомоном испанского воинства, Ксавье пристальным взором обшарил помещение. Заприметив Буаробера с девицей, непринужденно беседовавших с каким-то испанским дворянином, он подал знак своим людям. Пятеро мужчин, сбросив плащи и шляпы, уселись в углу зала, под гирляндами чеснока и благоухающих трав, развешенных на стене. Их острые взгляды были сосредоточены на Ксавье, который тайком, поглядывал на приора и компанию.

В отличие от захмелевшего Буаробера, не сводившего глаз с прекрасной Камиллы, пятерых головорезов, расположившихся за длинным столом, заметил бдительный трактирщик, выглядывавший из-за металлического короба, словно незримый демон, охраняющий беспечного аббата. От волнения у метра Кююля вспотели ладони, когда он узнал «кардиналистов» ещё недавно выспрашивавших его о желтом рыдване, исчезнувшем в ночи. Глаза кабатчика метались по трактиру в надежде найти «покровителя» Дордо, в появлении которого он усматривал неминуемое спасение. Но толстяк исчез, как будто сквозь землю провалился, что не давало покоя трактирщику, вселив в его душу страх и неуверенность.