— О нет! — Фрау Кальтензее сдавленно всхлипнула и прикрыла рот рукой. Скопившиеся в ее глазах слезы побежали по морщинистым щекам.

Пия с упреком посмотрела на шефа, и тот быстро поднял брови, отвечая на ее взгляд. Кирххоф опустилась перед Верой на колени и участливо положила свою руку на руку пожилой женщины.

— Мне очень жаль, — сказала она тихо. — Вам принести стакан воды?

Вера попыталась взять себя в руки и улыбнулась сквозь слезы.

— Спасибо, моя дорогая, — прошептала она. — Это было бы очень любезно с вашей стороны. Там сзади, на столике должен стоять графин.

Пия поднялась и подошла к столику, на котором стояли различные напитки и перевернутые бокалы. Фрау Кальтензее благодарно улыбнулась, когда Пия подала ей бокал воды, и сделала глоток.

— Мы можем задать вам несколько вопросов, или для вас будет лучше, если мы перенесем это на более позднее время? — спросила Пия.

— Нет, нет. Уже… уже все нормально. — Вера достала из кармана кашемирового жакета белоснежный носовой платок, промокнула глаза и высморкалась. — Это всего лишь шок от такого сообщения. Герман… я имею в виду, он был… в течение многих лет хорошим, близким другом нашей семьи. И теперь он умер такой страшной смертью! — Ее глаза опять наполнились слезами.

— Мы обнаружили в доме Германа Шнайдера приглашение на ваш день рождения, — сказала Пия. — Кроме того, на его счет в Швейцарском банке регулярно поступали платежи от KMF.

Вера Кальтензее кивнула. Она опять взяла себя в руки и говорила тихим, но твердым голосом.

— Герман был старым другом моего покойного мужа, — объяснила она. — После выхода на пенсию он стал консультантом нашей дочерней фирмы в Швейцарии «KMF Swiss». Герман был раньше финансистом. Его опыт и советы были очень ценными.

— Что вам известно о господине Шнайдере и его прошлом? — спросил Боденштайн, который все еще держал трость в руке.

— Вы имеете в виду его профессиональную или личную жизнь?

— Лучше всего и то, и другое. Мы ищем того, у кого была причина убить господина Шнайдера.

— В таком случае я при всем своем желании не могу представить никого, кто мог бы иметь такие основания. — Вера Кальтензее убедительно покачала головой. — Он был такой приятный человек. После смерти его жены он жил совсем один в своем доме, хотя был нездоров. Но он не хотел переезжать в дом престарелых.

Пия могла себе представить, почему. Там он едва ли мог просматривать военную хронику или повесить на стену фотографию Гитлера с его автографом. Но она ничего не сказала.

— Как долго вы знали господина Шнайдера?

— Очень долго. Он был очень близким другом Ойгена, моего покойного мужа.

— Он тоже знал господина Гольдберга?

— Да, конечно. — Вера, казалось, была несколько раздражена. — Почему вы об этом спрашиваете?

— На обоих местах преступления мы обнаружили число, — сказал Боденштайн. — 16145. Оно было написано на крови жертв и могло бы указывать на связь между обоими преступлениями.

Вера Кальтензее ответила не сразу. Ее руки обхватывали спинку кресла. На долю секунды на ее лице появилось выражение, которое изумило Пию.

— 16145? — задумчиво спросила старая дама. — И что это означает?

Прежде чем Боденштайн успел что-то ответить, в гостиную вошел мужчина. Он был высоким и стройным, почти худым, в костюме, с шелковым кашне, с трехдневной щетиной на лице и волосами с проседью, доходившими до плеч, напоминавший стареющего театрального актера. Он с удивлением посмотрел сначала на Боденштайна, затем на Пию и наконец на Веру. Пия была уверена, что они уже когда-то встречались.

— Я не знал, что у тебя гости, мама, — сказал он и хотел уйти. — Извините, что помешал.

— Останься! — Голос Веры был резким, но при этом она улыбнулась, повернувшись к Боденштайну и Пие. — Это Элард, мой старший сын. Он живет здесь, в моем доме. — Затем она посмотрела на своего сына. — Элард, это главный комиссар фон Боденштайн из уголовной полиции Хофхайма, зять Габриэлы. А это его коллега… пожалуйста, извините, я забыла ваше имя.

Прежде чем Пия успела что-то сказать, Элард заговорил. У него был хотя и прокуренный, но приятный мелодичный голос.

— Фрау Кирххоф, — обратился он к Пие, поразив ее феноменальной памятью на имена. — Мы встречались с вами некоторое время тому назад. Как дела у вашего супруга?

«Профессор Элард Кальтензее», — подумала Пия. Конечно, она его знает! Он был историком искусств и долгое время работал деканом факультета по своей специальности во Франкфуртском университете. Пия вместе с Хеннингом, который, как заместитель руководителя Института судебной медицины, также относился к профессорско-преподавательскому составу университета, время от времени посещала мероприятия, участие в которых принимал и Элард Кальтензее. Она вспомнила, что ходили слухи, будто он неразборчив в связях и любит молоденьких представительниц мира искусства. Между тем, ему, должно быть, было уже за шестьдесят, но он все еще выглядел достаточно привлекательно.

— Спасибо, — Пия не стала упоминать, что Хеннинг и она уже два месяца тому назад развелись, — у него все в порядке.

— Германа убили, — сообщила Вера. Ее голос опять дрожал. — Поэтому приехала полиция.

— Да что ты! — Элард поднял брови. — Когда же?

— Вчера ночью, — ответил Боденштайн. — Его убили в холле собственного дома.

— Это ужасно. — Профессор Кальтензее воспринял новость без видимого душевного волнения, и Пия задалась вопросом, знал ли он о нацистском прошлом Шнайдера. Но она не могла его об этом спросить. По крайней мере, не здесь и не сейчас.

— Ваша мама уже рассказала нам, что господин Шнайдер был близким другом вашего покойного отца, — сказал Боденштайн.

Пия заметила, как Элард быстро взглянул на мать, и ей показалось, что она увидела в этом взгляде нечто напоминающее насмешку.

— Тогда это верно, — ответил он.

— Мы предполагаем, что существует параллель между этим убийством и убийством Давида Гольдберга, — продолжил Боденштайн. — В обоих случаях на месте преступления мы обнаружили число, которое является для нас полной загадкой. Кто-то написал на крови жертв цифры 16145.

Вера издала сдавленный звук.

— 16145? — повторил задумчиво ее сын. — Это могло бы быть…

— Ах, как это ужасно! Для меня это все уже слишком! — неожиданно воскликнула фрау Кальтензее и закрыла глаза правой рукой. Ее узкие плечи вздрагивали, она громко зарыдала.

Боденштайн сочувственно взял ее за левую руку и тихо сказал, что разговор можно продолжить позже. Но Пия смотрела не на нее, а на ее сына. Элард и не собирался утешать свою мать, рыдание которой перешло в истерический плач. Вместо этого он подошел к столику и невозмутимо налил себе коньяк. Его лицо было абсолютно неподвижным, но в глазах улавливалось выражение, которое Пия не могла назвать иначе, чем пренебрежительное.