Когда вошел Андрей, Гриша вздрогнул и сразу же включил свет. Ярко вспыхнули осветительные приборы. Я поднялся из-за стола и взял микрофон.

— Я думаю, этими кадрами мы и закончим цикл наших передач «По следу убегающего». Кажется, это было не совсем удачное название. Сейчас я бы назвал их по-другому. Скажем, «По следу путника». Или нет, лучше — «Тепло для путника». Потому что каждый путник должен в конце концов дойти до своей цели, надежда достичь которой согревала его в дороге. Андрей, буквально два слова — дойдешь?

Андрей улыбнулся и молча кивнул головой.

— Спасибо. Все! Выключай свет!

— Андрей, — спросил вдруг Гриша, не отрываясь от камеры, — кто такие «синие волки»? Помнишь, на озере? Ты пошел по их следу.

— Распадки, по которым с гор сбегают ручьи. Они прокладывают самую короткую дорогу. Но пройти по этой дороге можно, только избавившись от страха. Иначе она упрется в скалу, запутается в камнях, уйдет под землю. Просто исчезнет.

ПРОШЛО НЕМНОГИМ БОЛЬШЕ ГОДА

По заснеженной забайкальской степи идут двое лам, сгибаясь навстречу обжигающей поземке. Они несут сундук с дарами. Издалека чуть слышно доносится распевное чтение мантр. В дацане началась утренняя служба.

Со взлобья небольшой возвышенности, на которую поднялись идущие, стали видны желтые крыши храма, резные, ярко раскрашенные ворота, обозначавшие место, откуда начнется будущая ограда монастыря. Неподалеку от ворот две небольшие белоснежные ступы, почти сливающиеся со снежным покрытием окружающего пространства. Пение становится слышнее.

В дацане служба. Ламы, сидя за низкими столиками, раскрыв свитки древних книг, монотонно читают мантры.

Вошедшие опускают сундук на пол и распластываются на полу лицом к величайшей святыне — сандаловому Будде Зандан Жуу.

Я сижу с настоятелем монастыря ламой Цеваном в его доме за самым обычным круглым столом, покрытым тяжелой плюшевой скатертью, и, допивая уже пятую или шестую пиалу крепкого бурятского чаю с молоком, слушаю его рассказ.

Цеван говорит почти без акцента, но часто построение фраз, неожиданные образы и слова выдают человека другой культуры, другого строя мышления.

— Когда слышишь голос высшего мира, надо закрыть глаза и уйти в себя, чтобы не ослепнуть. Не умеющий слышать, смотрит на мандалу и видит лишь непонятные круги и разноцветные узоры. А тот, у кого открыта душа, увидит великий смысл учения, поймет суть Калачакры — бесконечного колеса воплощений, бесчисленность жизней каждого живого существа.

— Вы сказали, Зандан Жуу говорил с ним. Как это может быть?

— Тот, кто хочет услышать, слышит даже молчание.

— Правда, что Зандан Жуу две с половиной тысячи лет? Что скульптор резал статую из сандалового дерева, глядя на живого Будду?

— Он смотрел на его отражение в реке, потому что Будда находился уже в другом мире, и, если смотреть на него прямо, можно ослепнуть. Твой Андрей трое суток сидел рядом с Зандан Жуу.

(Колоссальная энергетика величайшей святыни буддизма сандалового Будды Зандан Жуу, находящегося сегодня в Гусинском дацане, в самом сердце Бурятии, будет ощущаться даже в экранной передаче. На строгий величественный лик Будды можно смотреть часами, неуловимо для самого себя, постигая смысл вечности. Во время рассказа Цевана надо обязательно увидеть и пристально рассмотреть Зандан Жуу, услышать завораживающее пение лам, вглядеться в пламя светильников, стоящих перед статуей.)

— Чтобы тебе понять, расскажу еще. Когда скульптор закончил работу, Зандан Жуу поднялся в воздух и остался так в двух пядях над землей. Его держала на весу сила благословления Будды Гаутамы. Постепенно грехи людей, забвение ими заветов, бесконечные войны, распри, жадность и зло прижимали величайшего к земле, пока он не опустился на нее всей своей тяжестью. И так стоял много веков. Из поколения в поколение передавалось предание, что когда вера снова станет чистой, Зандан Жуу начнет подниматься вверх. Кушок Бакула Римпоче — наш великий святой, который помнил семнадцать своих перерождений, смог протянуть под статуей конский волос. Андрей тоже слышал голос Зандан Жуу.

— Он сам вам это сказал?

— Он сказал, что понял, куда ему надо идти дальше.

— Куда?

— Если это очень важно для тебя, иди к Зандан Жуу. Он скажет.

Меня оставили в храме одного. Я не решился сразу подойти к статуе. Долго рассматривал развешанные по стенам танки, зажег в чаше курение. Дым тонкой струйкой потянулся вверх. Немного повыше движение легкого сквозняка рассеяло его и, подкрашенные дымком, четче обозначились солнечные лучи, наискось прорезавшие внутреннее пространство храма. Я подошел к Зандан Жуу вплотную. Взор Будды был устремлен в какое-то неведомое мне далеко, в непостижимую бесконечность. Я долго смотрел на него и ничего, абсолютно ничего не слышал. Потом повернулся и пошел прочь… Раскрыл тяжелую, пронзительно скрипнувшую дверь и зажмурился от ослепительного солнечного света, в котором, казалось, растворилось все окрестное пространство.

Когда я раскрыл глаза, рядом со мной стоял Цеван.

— Тебе еще далеко до просветления. Долгий путь надо пройти. Можешь захотеть, можешь не захотеть. У каждого своя карма. Держи…

Он протянул мне конверт.

— Что это?

— Лена письмо прислала. Пишет нам спасибо. Теперь совсем здоровая. Наш Галдан хорошо ей помог. Видишь адрес… Найдешь ее, найдешь Андрея. Он снова в пути. Обряд Авалокитешвары помог ему обрести согласие с миром.

По узкой тропе среди снежных сугробов к храму шли хувараки. Их ярко-красные одеяния ослепляли почти так же, как снег. Со своего возвышения через приоткрытую дверь на них смотрел Зандан Жуу. Сквозь колеблющиеся струи курений казалось, что он приподнялся в воздух и слегка покачивается в такт протяжному пению низких монашеских голосов.

Вениамин в черной рясе послушника торопливо вел меня по поселку. Иногда забегал вперед и, заглядывая мне в глаза, невнятно бормотал:

— Она, как сюда возвратилась, улыбаться стала…

— А я сейчас Серафимовский предел расписываю, сподобился. Слава тебе, Господи, услышал молитвы мои… В рот ни-ни, даже вспоминать не хочу.

Он внезапно остановился.

— Она тоже ничего вспоминать не хочет. Вы осторожно, ладно. Всуе не напоминайте. Мало ли что у кого было, кто сейчас без греха.

— Я ей только лекарство передам. И подарок. От Амиркула.

— Кто такой?

— Амиркул? Хороший человек.

— Тоже ее любит? — Голос Вениамина сорвался.

— Он всех хороших людей любит. Так ему Аллах приказал.

— Всех любить тяжело, — не сразу отозвался Вениамин и истово перекрестился.

— Так и будем здесь стоять? — спросил я.

Вениамин очнулся от задумчивости, еще раз перекрестился, и мы пошли дальше.

Лена сидела за столом в маленькой чистой светлой комнате. Напротив сидели двое ребятишек — мальчик и девочка лет пяти-шести. Они пили молоко из больших кружек и дружно оглянулись, когда вошли мы