Атласов знал о подобном обычае у чукчей. Несносимую обиду причинял гость, коли с женой не перебудет: его могли даже убить, как гнушающегося приязнью хозяина – это, кстати, нередко и случалось с анадырскими казаками, которые не знали о таком обычае.

– Хорошо. Оставьте её. Пусть погостит!

– Ты её не обижай, – засуетился хозяин. – Она хорошая, лучше шамана лечит.

Каменную бабу торжественно внесли в полог, усадили на оленьи шкуры, и Атласов невольно улыбнулся: надо же, то снежная женщина мерещилась, то вот чучело подсовывают. Будет что якутским казакам рассказать! Не подав вида, что не поверил рассказу старейшины, Атласов как ни в чём не бывало продолжал разговор:

– А далеко ли отсюда до Камчатки-реки?

Старик отчего-то поскучнел лицом, уставился щелочками глаз, не мигая, на огонь, Наконец, вздохнул:

– Ох, худая то земля – шаманская!

– Отчего же?

– Горы там огненные, и превеликий гром в тех горах гудит – у-у-у-у! Те люди, что на них ходили, обратно не вышли – духи их забрали, себе прислуживать заставили.

– А далече ли те горы?

– Сказать по-вашему не умею, а по-нашему: два раза по десять раз должно всходить и заходить солнце.

– А народ там какой живёт?

– Живут там камчадалы – ростом невелики, вроде нас, коряков, а на лице бороды растят. Одежду носят соболью, и лисью, и оленью, а пушат то платье собачьим мехом.

– Злые ли те люди?

– Если их не трогать, то и они никого не обидят.

Старейшина еще долго рассказывал о Камчатке-реке и народе, населяющем её берега. А в конце, довольный приятным обхождением, велел своим людям показать казакам места, богатые соболем. В разведку пошёл и Ома.

Он вернулся с горящими глазами: следов на снегу тьма, хорошо бы тут поохотиться! Этого желали все юкагиры: не хотелось им уходить отсюда пустыми, мало ли что ждёт впереди – может, дальше и захудалого горностая не встретишь? Мечтали скорее собрать ясак и вернуться домой, к родным очагам. Но Атласову задерживаться не хотелось. Его тянуло дальше, к реке Камчатке, в места, как гласила молва, сказочные и необыкновенно богатые…

До сопки мы добрались без приключений. С её вершины открылась плоская, как блин, равнина, иссечённая ручейками, поросшая редкими лиственницами. С сопки с камня на камень скакал белогривый звонкий ручей.

– Где же кресты? – спросил я.

Лёша показал рукой вниз, туда, где ручей сливался с рекой:

– Вон там должны стоять. Дед так говорил, а я ему верю..

Но крестов не было.

Мы спустились вниз, и тут я увидел два островка буйной полыни. Она обычно растёт на местах, покинутых человеком.

Раздвинув ногой высокие метелки полыни, я обнаружил глубокую яму. Из неё торчал почерневший обломок столба.

– Тут тоже что-то было, – позвал меня Леша к другому островку полыни. – Кто-то тут яму выкопал…

И правда, полынь скрывала что-то вроде конусообразной скважины, на дне которой тускло мерцал жёлтый лёд.

Стало ясно: здесь когда-то стояли если не кресты, то во всяком случае – какие-то столбы. Но зачем кому-то понадобилось их тут ставить?

Оглядывая землю под ногами, я заметил: что-то тускло блеснуло на солнце. Это была небольшая квадратная пластина, размером с портсигар.

– Лёша! Смотри, что я нашёл!

Пластинка оказалась бронзовым образком. С его темной поверхности на нас смотрел лик какого-то святого. Был он бородат, и густые волосы картинно спадали на плечи, а его голову охватывал тоненький обруч нимба.

– Примерно такую я в нашем музее видел, – сказал Лёша. – Это вроде бы Никола-угодник…

– Неужели? – я не скрывал радости. – Образки с его изображением казаки как раз и прибивали к крестам!

– Святой хорошо сохранился, – заметил Лёша. – И как будто специально нас дожидался. Наверняка тут люди бывали, но он почему-то им в глаза не кинулся…

Меня тоже что-то смущало в этой находке. Но как бы то ни было, а мы, в сущности, сделали маленькое открытие. Здесь, вот на этом месте, когда-то давным-давно стояли русские люди, первыми увидевшие Камчатку. И у этой сопки действительно высились кресты: вот ямки, а вот – чёрный трухлявый обломок столба. Но куда исчезли остальные части крестов? Наверное, ручей, разлившись весной, своротил и унёс их в реку…

Передохнув, мы решили: неплохо бы пообедать. И желательно горяченьким!

Лёша велел мне набрать мха и крепких сухих веточек. Сам он тоже не терял времени даром: разыскал возле ручья плоский камешек с небольшим углублением посередине. Выбрал толстый ровный сучок, ножом продолбил в нём лунку, обложил её мхом, снял с рюкзака тонкую капроновую верёвку и обернул её два раза вокруг палочки, которую вставил в углубление камня:

– Проверим древний способ!

– Ну, Никола-угодник, помогай, милый…

Придерживая ногой палочку, Лёша начал быстро вращать её веревкой. Дерево постепенно углублялось в лунку, на мох посыпалась древесная крошка, но огня почему-то не получалось.

Лёша, чертыхаясь, перерубил пополам другой сучок, выдолбил в нем отверстие, вставил палочку в камень, а её конец втиснул в лунку старого сучка.

– Вот теперь скорее загорится!

И точно: вскоре потянуло дымком, искорками полетели на мох опилки, и через каких-то минут сорок мы сидели у настоящего костра.

А после обеда снова захотелось побродить там, где когда-то стояли кресты. Знаете, у меня есть одна странность. Не знаю, может, это ненормально, но я люблю… кладбища. В каком бы городе или селе ни был, обязательно схожу на местное кладбище. Нет, я неточно выразился: не то, чтобы я их люблю или вижу в них некую прелесть… Как бы это объяснить? Ну вот, ходишь по тихим аллеям, смотришь на надписи на памятниках, видишь фотографии людей, ушедших в небытие – и они словно оживают, можно придумывать разные истории, угадывать характеры. Как бы прикасаться к чужой жизни, которая вдруг становится близкой и понятной тебе.

Я не верю в смерть. Да, действительно, жизнь человека однажды меркнет, и он перестаёт дышать, видеть, чувствовать. Вот так сразу? Некоторые учёные говорят, что жизнь отходит постепенно – мозг ещё некоторое время работает, и человек, наверное, слышит, как с ним прощаются его близкие, плачут, кричат в голос. А потом – тьма, мрак и совсем-совсем ничего нет? Жил, был – и ничего?

В общем-то, банальные, конечно, мысли. Вернее, вопросы. Многие их себе задавали, задают и будут задавать. Я родился, я был. А до рождения меня не было? Нет, наверное, всё-таки был. Человек – звено цепочки, частичка своего рода-племени, который тянется ниточкой через всю историю Человечества: звено к звену, бесконечное множество звеньев составляет единую незримую цепь, и значит, я появился на свет неслучайно – был предусмотрен, закодирован, ожидаем в этом бесконечном ряду. Значит, я был в свих предках, может, они даже думали обо мне, вот о таком, какой я есть. Но, может, я виделся им лучше, умнее, благороднее. А получился вот таким…