Памятуя о неадекватном действии алкоголя на организм Паулины, он несколько лет не позволял ей прикасаться к спиртному. Даже на свадьбе запретил ей выпить хотя бы бокал шампанского, опасаясь, как бы молодая супруга не устроила стриптиз прямо на праздничном столе. И постепенно этот запрет вошел в привычку. Даже на Новый год, в компании с сослуживцами и их женами, когда пили все, даже язвенники и трезвенники позволяли себе хотя бы пару бокалов шампанского, Паулина обходилась лимонадом. Она отнюдь не была уверена в том, что все россказни Николая о ее, мягко говоря, раскрепощенном поведении под воздействием алкоголя являются правдой. Однако на всякий случай осторожничала – чем черт не шутит, а вдруг действительно она дала ему повод так говорить. Конечно, вытворять то, что она, по словам Николая, вытворяла, Паулина не могла хотя бы потому, что не могла бы этого сделать никогда, но… вдруг все же самую чуточку, самую малость лишнего себе позволила. А потому спиртное стало для нее непререкаемым табу.

Однако спустя некоторое время, когда Вадику было лет шесть, Николай собственноручно налил супруге даже не бокал шампанского, а – о ужас! – рюмку водки. Правда, не за общим столом. В тот день они обмывали его очередную звездочку, и дом был полон гостей. И гости, и виновник торжества порядком набрались, Паулина только и успевала подавать на стол все новые и новые бутылки да обслуживать гостей. С утра крутилась на кухне, готовя праздничные закуски, весь вечер бегала с кухни в гостиную, что-то разогревала, что-то подрезала, меняла тарелки, мыла, приносила-уносила… Выбегалась, устала так, что белый свет не мил. И когда, наконец, за последним гостем закрылась дверь, радостно вздохнула и кинулась собирать со стола.

Но не тут-то было: Николай притянул Паулину к себе, посадил на колени, нагло забравшись левой рукой под платье. Паулина съежилась: ну вот, опять начинается! Свободной рукой Николай налил рюмку водки из почти уже пустой бутылки, не сказал – приказал:

– Пей!

– Нет, Коля, мне же нельзя, ты что, забыл? Да и не пью я водку…

– Я сказал: пей! – командирским тоном повторил он, сверкнув гневным взглядом.

Зажмурившись, Паулина выпила. Водку она пила впервые. Было время, в далекой молодости упивалась до чертиков шампанским, но в силу юного возраста и наносного аристократизма от водки нос воротила, коньяк же всю жизнь считала мужским напитком. Водка обожгла, горло сжало спазмом, и Паулина испугалась, что ее сейчас стошнит, но нет – удержалась, да и Николай подсуетился, вовремя подсунул стакан с лимонадом. Спазм в горле разошелся, внутри разлилось приятное тепло.

Паулина улыбнулась: и совсем не такая она противная, эта водка, как говорят! Даже, пожалуй, есть в ней что-то такое… приятное, теплое. И рука Николая, холодная и отвратительная, стала, кажется, значительно теплее. И с чего она взяла, что его рука отвратительная? Наоборот, она такая ласковая, несмотря на грубость и требовательность… О, да она совсем и не грубая! Требовательная – да, но не грубая… Да нет, она даже ничего и не требует, она только дает! А что же она дает? О Боже, что она ей дает!

Блаженство разлилось по телу Паулины: о, она просто обязана отблагодарить его за это блаженство! Обязана?! Да нет же, нет, не обязана. Это не долг и не обязанность, это – ее право, это ее привилегия. Если ей хочется это сделать – зачем сдерживать свои желания.

– Ах, милый, где ты прячешь свое сокровище? – похотливо промурлыкала Паулина, опускаясь на колени перед мужем…

Наконец Николай сполна получил все то, о чем мечтал долгие семь лет. Это была почти та ночь!

С изумлением он понял то, чего не понимал все эти годы. Он ненавидел Паулину за то, с каким нескрываемым восторгом она проделывала это при свидетелях, или, скорее, соучастниках. Ненавидел за то, что самые главные свои, самые будоражащие сексуальные впечатления получил, опять же, не один на один, а при свидетелях и соучастниках. Он не мог простить ей того, что все эти годы даже воспоминания свои о той омерзительно-сладкой ночи он опять-таки вынужден был делить с посторонними ему людьми, которых он к тому же презирал ничуть не меньше, чем саму Паулину. Они, эти воспоминания, были вроде как не совсем его собственные. Они, как и Паулина, были даже не общими с соучастниками, а словно похищенными у остальных. Вроде он, как тать, воспользовался бардаком, и украл в личное пользование кусочек Полины, кусочек всеобщего кайфа той бордельной ночи.

Теперь же, когда Паулина безраздельно принадлежала ему одному, вся, до последней капельки, без остатка, когда он и только он мог проделывать с нею все те штучки, что когда-то на его вожделеющих глазах проделывали с Паулиной чужие самцы, наряду с кайфом вседозволенности он почувствовал удивившую его раздосадованность. Еще несколько часов назад его душили ревностью воспоминания о том, что ее губы ласкали поочередно незнакомых друг с другом мужиков, на одну безумную ночь ставших ее стараниями «молочными братьями». Жадные, любвеобильные губы Паулины, ее гостеприимное ненасытное лоно непостижимым образом сроднили их, случайных «попутчиков» той ночи.

И теперь, когда он, наконец, смог вернуть себе именно ту Паулину, ту отвратительную в своей доступности, даже дармовости шлюшку, больше всего ему хотелось разделить этот праздник секса с «молочными братьями». Теми же, или другими – не суть важно. Важно, чтобы кто-то видел, что Николай вытворяет с потерявшей стыд женой. И не менее важно, чтобы Николай мог видеть, что с его потерявшей стыд женой вытворяет кто-то посторонний.

Поймав себя на этой мысли, Николай взопрел от ужаса и возбуждения. И не мог понять, то ли рад тому, что сторонним незнакомцам в гарнизоне взяться неоткуда, то ли огорчен.

Он проснулся первым и с немым обожанием уставился на сопящую рядом Паулину. Хороша, чертовка! И пусть она давно уже обрезала белокурые волосы, которые он так любил, и пусть теперь вместо ангелочка выглядит рыжей бестией – до чего же она хороша. Лицо белое, чистое, как у девочки. Пухлые губы приоткрылись, выставляя напоказ жемчуг зубов. Эти губы… Что они вытворяли всего несколько часов назад! А тело!..

В ней странным образом уживались дьявольская сущность и божественная красота. Несмотря на очень сложное к ней отношение, Николай вынужден был это признать. Он мог сколько угодно ненавидеть ее, как человека, но ее тело сводило его с ума. Даже беременность не смогла его испортить. Безмятежно раскинувшаяся на смятой простыне, она выглядела пятнадцатилетней нимфеткой. Ни дать, ни взять, Лолита. Маленькая испорченная дрянь. Чертовка, мастерски управляющая взрослым мужиком. Он, офицер, зависит от нее не меньше, чем пес на коротком поводке зависит от своего поводыря. Плохо уже то, что он сам понимает свою зависимость. Но нельзя допустить, чтобы о ней узнала Паулина. Она должна думать, что это она – его рабыня. А от своей рабской от нее зависимости он постарается избавиться.

Наверняка это не составит особого труда. Теперь, когда он наконец-то выдернул ее из состояния сомнамбулы, в котором она пребывала все эти годы, возврата к старому не может быть. Прошлой ночью он основательно стряхнул с нее спесь недотроги. Теперь все встало с головы на ноги: шлюха вновь стала шлюхой, больше нет смысла притворятся нормальной женщиной. Теперь каждую ночь он будет получать то, чего так долго желал. А когда недоступное становится доступным, оно перестает казаться чем-то особенным. Вне всякого сомнения, он избавится от зависимости. Он еще охладеет к ней, заведет любовницу. Скоро не он будет добиваться от нее секса без тормозов, а она от него. А он будет держать ее в холодном теле. Отныне поводок не в ее руках, а в его! Теперь он будет мучить ее пресным сексом. Или даже нет – воздержанием! Заведет себе любовницу, а Паулину посадит на голодный паек. Да! Он так и сделает.