Но… не сейчас, нет. Сейчас Николая неудержимо влекло к этому падшему ангелу. Слишком живы были впечатления от недавних игрищ с Лолитой. Возжелав продолжения ночного кутежа, он впился губами в ее сосок, втягивая, всасывая в себя Паулину, словно крокодил, заглатывающий жертву целиком. Она проснулась, скривилась от боли:

– Ай! Перестань, мне больно!

Этот ее вскрик обжег его холодностью. Николай отпустил грудь не без сожаления, рука его скользнула под одеяло. Он уже понял, что ночная оргия не вернется, но тело его еще жило ожиданием праздника.

Паулина не отказала ему, не кочевряжилась. Она покорно раздвинула ноги. Но он чувствовал – это уже не та Паулина, не фея ночи. Лолита рассеялась под первыми солнечными лучами. Рядом с ним вновь лежал манекен: столь же безотказный, и столь же безответный: рядите меня в любые одежки, делайте со мной, что пожелаете – мне это все равно. Чары «наркоза» рассосались. Черт бы ее побрал! Она все еще не наигралась во фригидную статую!

После скучного секса, больше похожего на утреннюю гимнастику, Полина накинула халатик.

– Что вчера было? – в ее голосе слышалось напряжение.

Что было?! Николай чуть не выматерился в голос. Да ничего особенного! За исключением того, что это была их лучшая ночь за все время, пока они вместе. Неужели ей не понравилось?

Не понравилось – это не про нее. Когда не нравится, поступают так, как она поступила только что – раздвинула ноги, изо всех сил демонстрируя отвращение к партнеру. Николай знал: настоящая она была ночью. А сейчас… Сейчас она вновь вернулась к своим идиотским играм в холодность, не хочет признать, что все эти годы была неправа, изображая из себя надгробный памятник Паулины Видовской.

И все таки «Что вчера было?» – это слишком подло даже для нее.

– Ты о чем?

– О том! Ты мне вчера наливал водку, или мне это приснилось?

– Наливал, – все еще не понимая вопроса, ответил Николай.

– Ну? – нетерпеливо спросила Паулина.

– Что ну?

– Ну что ты разнукался, как маленький? Я спрашиваю: что вчера было? Я выпила водки, и что?

Врать она не умела, он это знал. И притворяться тоже не умела. Может, она и была когда-то певичкой, но актрисой не была никогда.

– Ты…? Ты не помнишь?!

– Если бы помнила, не спрашивала бы. Так что было?

Вот оно как. Первое время Николая дико бесило отрицание ею фактов. Он относил это к ее беспринципности. Был уверен, что она в грош не ставит понятия о чести, человеческую мораль. Он упрекал ее за распутство, а она ему нагло заявляла, что ничего такого не было. Он принимал это за цинизм, а она…

Да ну, так не бывает. Не может человек абсолютно не помнить, что творил несколько часов назад. Даже если был пьян. А Паулина-то выпила всего ничего, он ведь налил ей единственную рюмку водки. Даже воробью не хватило бы такой дозы для беспамятства, а уж женщина, пусть даже хрупкая, никак не воробей.

Так врёт, или и в самом деле не помнит? Наверняка врёт! Вот только врать она не умеет…

Николай замешкался на долю секунды. Сказать правду, что она снова была той животной тварью, которая покорила его своей беспредельной развратностью в ту памятную ночь? Описать в красках, как они любили друг друга этой ночью, что испробовали пусть не все известные человечеству позы и способы, но… в общем, авторы Камасутры не краснели бы, подглядывая за ними в замочную скважину.

Его так и подмывало рассказать ей все. Пусть знает, какая она на самом деле, когда срывает внутренние тормоза. Пусть знает, что ее маниакальная скромность никому не приносит удовольствия, в том числе ей самой. Пусть знает, что им обоим станет лучше, если она навсегда прекратит вести себя, как истукан в юбке!

Он очень хотел рассказать правду. Но внутри сидел страх. Николай-то, конечно, был уверен, что врать Паулина не умеет. Но если все-таки допустить, что он ошибается и она врет, что все она прекрасно помнит, и эта ее забывчивость – лишь еще один элемент игры в каменное изваяние, то тем самым он откроет ей себя, покажет свою от нее зависимость. Рабскую, признаться. А он, Николай Черкасов, советский офицер, априори не может быть рабом, он не может зависеть от милости подзаборной шлюхи.

И ладно бы она просто узнала об этой его зависимости. Но она ведь наверняка станет ее использовать. Станет понукать им, грозя отлучить от тела, веревки вить будет. Из него, офицера советской армии!

Существовала и другая угроза. Если Николай прав и она не врет, правда о вчерашней ночи может шокировать ее так, что ему больше никогда не удастся влить в нее ни глотка алкоголя. И уж тогда… Паулина не будет шантажировать его отлучением от тела, нет. Куда хуже: она никогда не будет отказывать ему в сексе. В незатейливом и безвкусном, похожем на утреннюю гимнастику. А другого секса он от нее теперь до самой смерти не получит.

Нет уж. Правда, конечно, хороша, но ложь со всех сторон выгоднее.

– Да ничего не было, – ответил Николай, стараясь приглушить волнение в голосе. – Посидели, поговорили. Помечтали о будущем…

– О будущем? – в глазах Паулины сквозило недоверие: с какой бы стати она обсуждала с ним свое будущее, в котором Николаю места не предвидится?! – И о каком же будущем мы мечтали?

– Ты что, и правда ничего не помнишь, ни словечка?

Паулина на мгновение задумалась и уверенно покачала головой. «Еще бы, – усмехнулся Николай. – Конечно, не помнишь ни словечка. Прошлой ночью было все, кроме слов. О чем с тобой, шалавой, говорить?» А вслух сказал:

– Мечтали, как Вадим вырастет, как отдадим его в военное училище, как офицером станет, как продолжит семейную династию…

– Врешь, – неожиданно зло и дерзко заявила Паулина. – Вот тут ты все врешь! Не могла я мечтать об этом! Да я никогда в жизни не соглашусь, чтобы Вадик стал военным! Врешь, ты все врешь! Ты просто скрываешь от меня…

На ее глазах выступили слезы, и Николай испугался, что не выдержит ее слез и признается во всем. В том, какая это была… эээ… плодотворная ночь, какой чертовски-разнузданной была Паулина, с каким трудом удалось ему удержать ее дома, когда она в безумном порыве ненасытности рвалась позвать ближайшего соседа отпраздновать торжество здорового секса.

– Вру, – с легкостью согласился он. – Вру. Ты и вчера говорила то же самое. Сказала, что в семье достаточно одного дуба. За что и получила от меня конкретный нагоняй. Мы немножко поссорились, а утром я понял, что неправ, и решил извиниться. Я не буду настаивать, чтобы Вадим стал офицером. Но и ты его не отговаривай. Давай договоримся: вырастет – сам решит свою судьбу, без нашего с тобой вмешательства. Согласна?

Паулина почувствовала подвох. Что-то здесь не то. Как-то легко он отказался от мечты о семейной династии, подозрительно легко. Или ей только кажется? Уж не мания ли у нее?

Странно, что она ничего не помнит. Она и раньше, бывало, испытывала провалы в памяти, но тогда вокруг было море поклонников, шампанское лилось рекой – было от чего захмелеть. А главное – от кого! А тут… Не могла же она захмелеть от мужа! И ведь выпила-то всего ничего. Наверное, это водка так на нее подействовала.