— Вроде помню… — неуверенно отозвался Санек.

— А я так очень даже хорошо ее запомнил. Но главное, номер машины, на которой она уехала, запомнил! Номер — как первые цифры моего телефона: 324! Звони Рагиму, он пробьет тачку!

И Рагим пробил — на счастье бандитов и к несчастью Ники. Водитель такси легко вспомнил симпатичную пассажирку. Она почти бросилась к нему под колеса. Забралась на заднее сиденье, съежилась и затихла.

— Я еще спросил: мол, чего такая кислая? Ехать-то куда? — вспоминал водитель. — А она прям обрадовалась: «Кислая? В Кисловодск! В Кисловодск едем!» Она ведь вначале хотела на Комсомольскую ехать, к трем вокзалам. А как про Кисловодск вспомнила, спросила: с какого вокзала туда поезда уходят? Я говорю — с Курского. Такую трудно не запомнить…

Санек ломанулся на вокзал, хотя уже было ясно: отыскать девчонку сразу не получится. Он заглянул в зал ожидания, в буфет, в женский туалет, на всякий случай обошел перрон. Но нигде не обнаружил симпатичной блондинки. Скорее всего, она уже ехала в одном из поездов в южном направлении. А это означало, что им с Серегой предстоит командировка в Кисловодск. Не факт, что они обнаружат там блондинку, но босс наверняка пошлет их туда, потому что бабки уплыли — с ума сойти!

«Сука!» — мысленно выругался Санек, уходя с вокзала.

— Алё, квартира слушает, — раздался в телефонной трубке низкий женский голос.

— Тетя Лара, здравствуйте, это я. А Нина дома?

— Хто-хто это? Нинка-красивая, ты, что ль? От чертяка! Откуда ты звонишь?

— Я в Кисловодске, недалеко от вас.

— От я ж и говорю — чертяка! Шо ж ты не сказала, что прыедешь? Ты где-нибудь уже остановилась?

— Нет еще. Только до Кисловодска доехала, на вокзале я.

— Так давай к нам! — Женщина уже привычно распоряжалась. — Так и быть, отдам тебе комнату с сексодромом. — Так тетя Лара называла широченную кровать, занимавшую почти всю комнату. — Нинка обрадуется до смерти! — Нинка, подружка и ровесница Ники, была ее дочерью. — А ты знаешь, шо ее с больницы турнули? Угу, и не ее одну. Там пришел один горец главврачом, так он, пока весь аул не перетащил, не успокоился. Она теперь по домам ходит, деньги частным образом зарабатывает: кому укол, кому капельницу. А на одного богатея с Москвы вообще бесплатно работает. Он сюда семью отправил, санаторий здесь строит. Так она его тещу лежачую на ноги поднимает, ходит к ним три раза в неделю. Надеется, когда санаторий готов будет, он ее туда возьмет. Ой, та шо ж мы болтаем, деньги на ветер? — спохватившись, сама себя перебила Лара. — Давай приезжай прям к нам. Борщ у меня — закачаешься, а щас, пока доедешь, картошки на сале сбацаю. Ты ж небось тощая, как спичка! На сколько дней приехала?

— Дней на пять. Ну, может, на неделю.

— От и давай. Хоть откормлю тебя, на человека станешь похожей. Щас на огород смотаюсь, у нас же ж все пошло свое. Не то шо там у вас, в Москве. Все, давай, жду! — Трубка категорично запикала.

Ника была уверена, что все сделала правильно: здесь, в российском захолустье, ее никто не сможет найти. Повезло с билетом на Кисловодск — повезет и во всем остальном. Это «всё остальное» щекотно кружило голову.

В ее сумке, наискосок перепоясавшей ремнем тело, подобно военному планшету, лежали несметные сокровища, которые обещали ей другой мир, другую жизнь. Махнуть за границу — и вот оно, счастье! Но это потом.

А пока надо было тщательно подготовить свой отъезд за эту самую границу. Сейчас первоочередная задача — наплести что-то убедительное тетке Ларе. Ведь наверняка начнет расспрашивать о том о сем. Следующий шаг — отыскать ювелира, которому можно осторожно загнать первый камень из заветного мешочка: без денег о волшебных планах можно забыть…

Входя в знакомую калитку, плотно увитую девичьим виноградом, Ника сразу увидела колоритную фигуру Ларисы Петровны, собирающую овощи на салат.

Ее попа, размером с поднос, туго обтянутая штопаными-перештопаными лосинами, торчала над огородом, как монумент. «Очко в небо» — гордо говорила о своем необъятном богатстве тетя Лара.

На соседнем участке, приникнув к тайной дырке в заборе, торчал на своем всегдашнем посту сосед Витька. Все знали, что Витька влюблен в Лару давно и безнадежно.

— Нинка-красивая! — разогнулась тетка Лара, заслышав стук щеколды. — Ну, молодца! Осунулась только. Случилось что?

Знала бы она, какая пропасть отделяет нынешнюю Нику от той Нинки-красивой, как окрестила она девочку с первой встречи, когда они с матерью приехали сюда отдыхать.

Известие о самоубийстве матери тетка Лара выслушала молча. Затем налила себе половину хрустального стакана водки и осушила его залпом, безо всяких «пусть земля ей будет пухом». Мотнула головой, зажмурившись. Помолчала, а затем заговорила куда-то в сторону, мимо Ники:

— Козырная ж баба была твоя мать. Как же так, зачем? Все потому, что отца твоего любила. Нельзя мудака любить, нельзя. Когда я влюбилась, мой из меня веревки вил. Не потому что плохой, просто природа у них, мужиков, такая. По сути, неуверенные они в себе, слабаки. Вот каждый и пытается доказать всеми силами, что лучше его никого и быть не может, а если видит, что ты еще кому-то нравишься, — неважно, есть у тебя с ним что или нет, — начинает петушиться, соперничать. Ну, не-е-т, мужик должен быть неуверенным насчет своей бабы. Вот когда я своего любила, — тетка Лара щедро плеснула себе еще, — он только по сторонам и глядел. Только уж потом, когда я о его бл…х узнала, прозрела наконец. И началось, завертелось у нас. Он на свои гульки, я на свои. Понимала, конечно, что долго это не протянется. Да все эти встречи мне и не в радость были, но уж очень сильно отомстить хотелось, прям в глазах темнело. И так тянулось у нас года два. Я уже успокаиваться начала, стало казаться, что все так живут: под одной крышей, но каждый сам по себе. А любви вроде как и вовсе нет — типа, я одна любила, да отлюбила свое. И так оно и катилось помаленьку, пока я Владьку не встретила. На пару свиданок к нему сбегала, а на третьей он мне и говорит: «Ларка, ты ведь мне голову морочишь, да? Разве я тебе нравлюсь?» — и посмотрел в глаза… внима-а-тельно… «Да разве б я пошла с тобой, если бы не нравился?» А он опять смотрит мне в глаза не мигая — так смотрит, что мне свои даже отвести невозможно стало. А глазищи у него синие-синие, как краска на гжелевых кувшинах. И говорит, не спуская с меня взгляда: «Ты, Лариса, всем так, наверное, говоришь: “Не пошла бы, если бы не нравился”. Не веришь ты в любовь. Не веришь. Видно это». Встал, взял со стола сигареты и, не прощаясь, дверью — хлоп! Я прям вскипела: это что же он себе позволяет?! Я ему что, дешевое повидло по рупь сорок кило, чтоб такие упреки мне бросать? А ведь это же он меня в брехне уличил — раскусил сразу и про любовь точно сказал. Обидно мне стало. Вроде он мне никто, а задел за живое. А мне, когда обидно, я сразу иду огород копать. Стою на грядке, пропалываю картошку, вдруг слышу — на соседнем огороде в кустах затрещало, зашоркало. Ну, я сразу поняла — Витька! Он всегда за мной подглядывал, думал, что я не догадываюсь. А я злая такая была, подошла да ка-а-к со всего размаха тресну со своей стороны по забору, аж щепки полетели. Ну, Витька шарахнулся: «Ларка, ты чего?» А я ему: «Сколько ж ты подсматривать за мной будешь? Сколько ж лет ты на своем посту сидишь, кобель плешивый?..»