усаживаясь напротив. — Тогда возьмите в буфете початую бутылка «Мартеля». Я иногда им мигрень лечу. Там же и рюмка.

— А вы?

— Что-то не хочется. Да и новое либретто собиралась учить.

— А что ставите?

— «Состоятельную булочницу» Оффенбаха.

— Как же-как же! Опера-буфф… Знаем-с, — открыв дверцу буфета, выговорил Струдзюмов. Бутылка коньяка находилась там, где и должна была быть, но у задней стенки шкафа лицевой стороной вниз лежала чья-то фотография, наклеенная на кабинетное паспорту. Не удержавшись, репортёр перевернул фото… «Надо же! — подумал он. — Обычно актрисы дарят фотографические карточки воздыхателям, а тут — наоборот»… Наполнив рюмку до краёв, он поставил её на стол, как и бутылку, которую «забыл» вернуть на место. Визитёр плюхнулся в кресло и, выудив из кармана три листа, протянул актрисе.

— Вот нацарапал только что. Завтра утром должен сдать в набор. Почитайте. Если что не так — договоримся. Карандаш и ластик при мне.

— Благодарю, — развернув бумагу и, углубляясь в чтение, проронила Сусанна Юрьевна.

Работник печатного слова влил в себя коньяк, вынул из медного портсигара папиросу и осведомился:

— Позволите?

— Пепельница перед вами. Я только что выкурила пахитоску.

— Вы очень любезны, — изрек репортёр и вновь наполнил рюмку.

«Да-с, — витал он раздумьях, пуская дым, — сколько у неё поклонников? Вокруг неё всегда вьётся толпа воздыхателей из городских театралов. Вон в углу целое ведро с розами. А каждый цветочек в такую жару бешенных денег стоит… Цыпочка. Представляю, как она хороша спящая, когда первый луч только падает ей на лицо, и она, морщась от света, открывает глаза и часто-часто моргает… Ох, как бы я хотел оказаться на месте этого луча… Только вот понять не могу, зачем она переставила мебель? Азиатский диван на прошлой неделе стоял у другой стены. И жардиньерки у окна не было. А гортензия красовалась на дальнем подоконнике. Только пианино «Блютнер» на прежнем месте. Видимо, её мучают какие-то воспоминания, связанные с чьим-то прежним присутствием. Хотя, разве разберёшь этих женщин, а тем более актрис?»

— Зачем же вы губите представление? — возмутилась певица.

— Простите?

— Это же полный разгром.

— Как сыграли-с, так и написал-с. Чего уж тут гневаться? — изрёк Струдзюмов и выпил.

— Но у вас даже начало злое!.. Вот, послушайте: — «В прошлый вторник на сцене Ставропольского театра была поставлена опера Верстовского «Аскольдова могила». Исполнение нельзя назвать весьма удачным. Прежде всего надо упомянуть о неряшливости, с какою была разучена и вынесена на суд зрителей эта драма. Большинство участвующих не знало текста, хор частенько находился в сомнении куда идти и что делать; несколько раз наступали моменты замешательства, когда на сцене положительно недоумевали, что будет дальше. Следовало бы позаботиться о более добросовестном разучивании либретто, в этом смысле, ещё одна-две репетиции были бы далеко не лишними. Неприятное впечатление производила также балаганность постановки некоторых сцен; так, например, в первой картине четвёртого акта ведьма выскакивает верхом на помеле и делает несколько вольтов по сцене; тем же способом и боярин Вышата, вдвоём с ведьмой, отъезжает (в припрыжку) в погоню за Всеславом. Такому «эффекту» место в святочном балагане, но никак ни в опере, выстроенной по роману М. Загоского. Равным образом, при неимении подходящих приспособлений, не следовало бы Неизвестному на глазах публики тщетно притворяться, что он гибнет в Днепре, осторожно спускаясь в открытый на сцене люк. Вероятно, для большей картинности машинист догадался освятить утопающего другим бенгальским огнём, что ещё рельефнее выставляло всю бесплотность усилий Неизвестного прилично погибнуть. Между тем, будь сцена оставлена в темноте, гибель Неизвестного не произвела бы столь комичного впечатления, тем более, что события разворачиваются в бурную ненастную ночь»… Ну разве можно так оставить?

— Видите ли, достопочтенная и глубокоуважаемая мною Сусанна Юрьевна, — развёл руками газетчик, — я не виноват в том, что режиссёр выпустил неподготовленную и плохо отрепетированную оперную постановку со стольким количеством антихудожественных несообразностей.

— Пусть так. Это, в конце концов, не моё дело. Но вот здесь касается лично меня. Вы написали: «Из исполнителей госпожа Завадская очень недурно исполнила свою партию, за что и была награждена в четвёртом акте дружными рукоплесканиями, хотя стоит признать, что упомянутая актриса оставляла о себе и более запоминающееся впечатление»… Разве вы не издеваетесь надо мной?

— Помилуйте, — наливая новую рюмку, не согласился Струдзюмов, — я с душевным трепетом вспоминаю ваш прошлогодний бенефис, когда вы играли в оффенбаховской «Креолке». Публика аплодировала вам стоя.

— Так то же был бенефис! — сдвинув брови не согласилась дама. Она потянулась за коробочкой пахитосок и край халата, закрывавший её правую коленку, закинутую за левую ногу, обнажил её. Глаза репортёра вперились в лишившийся маскировки кусочек вожделенной фигуры, и никаким усилием воли он не мог их отвести. Певица это заметила и с видимым удовольствием, не торопясь, запахнула халат и лишь потом продолжила: — Я прошу вас убрать вот этот кусок: «Хотя стоит признать, что упомянутая актриса оставляла о себе и более запоминающееся впечатление», — а вместо него написать, что-нибудь в таком духе: «Блестящая игра и вокальное исполнение Завадской собственной партии сгладили многие огрехи оперного представления».

— Что ж, в таком случае мне придётся слегка покривить душой, — поднося даме зажжённую спичку, грустно изрёк Струдзюмов.

— Пять рублей помогут её выправить?

— Вполне, — выпив очередную порцию коньяка, кивнул гость.

— Отлично.

Завадская выпустила серую струйку ароматного дыма и сказала:

— Насчёт Бурляевой… У вас говорится, что «актриса Бурляева, не будучи по профессии певицей, сделала из своей партии, трудно и неудобно написанной, всё что было можно. Ставропольскому театру повезло, что в его труппе появился такой вокальный изумруд».

— И что здесь вам не по нраву?

— Меня не устраивает эта лягушка — Бурляева. Я бы хотела, чтобы вы более нейтрально о ней написали, мол, спела неплохо и, слава Богу, что не подвела театр, а ведь могла бы… Такие казусы у неё уже случались.

— Ну знаете ли! — фыркнул Струдзюмов. — А как же объективность театрального критика? Она ведь пострадает.

— Я вас понимаю. Ещё пять рублей вас устроит?

— Как вам сказать, — глядя в пол, проронил репортёр. — Если всего я получу пятнадцать, то сделаю так, как вы просите.

— Прекрасно.

Певица поднялась, вышла в другую комнату и через минуту вернулась с пятнадцатью рублями. Этой самой минуты вполне хватило Струдзюмову, чтобы со скоростью фокусника налить и выпить очередную рюмку коньяку.

Пряча деньги в карман, пришелец осведомился:

— Мне сейчас исправить, или потом?

— Нет необходимости терять время. Я вам вполне доверяю. Уверена, что дома вы это сделаете лучше.

— Что ж, — благодарю вас за чудесный приём, вставая вымолвил гость. — «Мартель» был незабываем, но все радости мира блекнут