Доминиканец не подозревал, какая участь его ожидает, но даже если бы подозревал, то вряд ли оказал бы сопротивление. Окружавших его существ он едва замечал, принимая их враждебность за проявление слепых природных сил. Смерть представлялась ему оазисом покоя в конце бессмысленного пути.

Возглавлявший процессию Рильке был подавлен. Допрос доминиканца ничего не дал – тот просто тупо молчал, не реагируя даже на прикосновения раскаленного железного прута. Палач с наслаждением выжигал клейма на его гниющей коже, но Рильке понимал, что это проявление бессильной ярости. Надежда на то, что они столкнулись с новыми происками церкви, растаяла, как дым. Гроссмейстер ощущал иррациональную и безмерную вину перед Богом чужих пространств.

Тайное святилище Сета находилось в узком ущелье среди скал, запертом с севера отвесной базальтовой стеной. Здесь гнездились птицы, обитали грызуны, дикие козы, изредка появлялись настоящие волки. Тевтонцы старались не подпускать людей к этому месту, особенно – шпионов Ватикана.

Инквизиторам не терпелось заполучить Рильке в свои обагренные кровью руки. Орден обвиняли в измене монотеизму, поклонении языческим богам, не говоря уже о чудовищной ереси ликантропии. И все же благосклонность влиятельных фигур рейха и деньги (огромные деньги!) позволяли гроссмейстеру противостоять нападкам ослабленной церкви. Зловещая слава и людское суеверие порой существенно облегчают жизнь...

Они оказались в полутьме ущелья и достигли тупика, в котором почти отсутствовала растительность. В голых бесформенных скалах зияли трещины. Где-то вверху тихо подвывал ветер. Испуганные птицы вспорхнули и пропали из виду, покинув свои гнезда. Чернели выдолбленные в камне уступы для жертвенных костров. И больше никаких следов культа. Ни изображений, ни идолов, ни даже пепла.

Слишком много времени прошло с тех пор, как обратилась в дым последняя жертва. И пепел смешался с землей, и дожди умыли камни, и ликантропы снова стали молиться Спасающему, а не Проклинающему... Но Бог-убийца нашел способ напомнить о себе.

* * *

...Пока рыцари складывали костер из принесенных с собой поленьев, Райнер Рильке готовился к серой мессе. Монах с похищенной тенью-Ка[5]не давал ему покоя. Он не ведал о магии, с помощью которой было сделано это, но знал, что для Ка не останется иной пищи, кроме пепла, если тело будет сожжено. О другой возможности ослабить некросущество гроссмейстер не подозревал.

Рильке почерпнул свои скудные знания из древних рукописных книг, за одно только хранение которых инквизиция подвергала пыткам и мучительной смерти... Но гораздо больше, чем святых отцов, Райнер боялся того, что было описано в манускриптах на искаженной латыни.

...Первые языки пламени лизнули сложенный из поленьев пьедестал и потянулись вверх. Дерево было влажным, и от него повалил дым, выедающий глаза. Рильке отступил подальше – туда, где тесным полукругом стояли рыцари генерального капитула, слепо доверявшие ему. Возможно, на свою беду... Он бросил взгляд на обреченных четвероногих, для которых все должно было закончиться в эту ночь. В его ожесточившемся сердце не осталось места для жалости – одна только ненависть к миру, в котором он жил. Хорошо еще, что среди приговоренных не было Нены... Он шептал проклятия, и ранние зимние сумерки сгущались над святилищем.

Вскоре ярко запылал костер. Тьма вокруг наступила почти сразу же, словно кто-то накрыл ущелье огромной ладонью. Ликантропы выглядели жалкими и потерянными в чреве природного храма с каменными стенами и призрачной крышей из воздуха и спиралей дыма... Замкнулся круг рыцарей, все так же молча и неподвижно стоявших возле огня, – настороженных, мрачных, подавленных мракобесной суетой, не понимавших и половины происходящего.

Рильке и сам не понимал до конца, чем может закончиться ритуал. Он начал читать «Книгу Адуат»[6]задом наперед – способом, почерпнутым из того же манускрипта. Его голос звучал, как мольба, обращенная к кровожадным демонам стихий. «Тьмы первичной конец, света начало...» – бормотал Райнер, но в сердце его не было подлинной веры.

Он читал, издавая извращенные вибрации, и тени мертвых тоже двигались в обратном направлении: ужасным путем из чистилища в трясину нового зла, от покоя – к неприкаянности, из вечных убежищ – к полуголодному бродячему существованию. На той дороге их пожирали демоны, и они становились демонами; их пронизывали кошмары, и они воплощались в кошмары; а откуда-то из невероятно далекой и непостижимо близкой пустыни приближался ОН – хозяин запредельных пространств...

Тело Рильке сотрясала судорога. Он почти кричал, рискуя в любую секунду откусить себе кончик языка: «...Просветлен кто, того душу пожрет не крокодил...» Он дошел до Второго Часа «Книги Адуат». Несмотря на то, что холод замораживал его спину, с его головы катились капли пота, а лицо было обожжено пламенем... Внезапно он замолк, увидев волков, поджавших хвосты по ту сторону огня. Их глаза злобно, затравленно сверкали. Райнер понял: еще немного – и будет драка, после которой не выживет никто. Он заорал, разбудив в своих рыцарях фанатичных убийц...

По его приказу волков прикончили топорами. Затем подняли на копья тела четвероногих, зараженных монахом, и бросили их в костер. Сразу же остро запахло паленой шерстью и горелым мясом. Живые волки выли за пределами освещенного круга страшнее, чем ветер. Жирный дым повалил в небеса. Черные сгустки теней пожирали пламя...

Настал черед белой кобылы. Ее подтянули на аркане к костру и подрубили ноги. Кобыла упала мордой в огонь, и Райнер с содроганием увидел, как от нее отделяется полупрозрачная тень. Самым странным было то, что тень принадлежала не животному, а человеку... Рильке оглянулся на рыцарей генерального капитула, кутавшихся в отороченные мехом мантии, словно хотел утвердиться в том, что и они видели нечто необычное. Однако их глаза были пусты и отражали только слепящее пламя...

Тогда вдруг заговорил доминиканец. Его Ка ненадолго вернулась в тело, порабощенная вибрациями Рильке. Речь монаха напоминала ржавое воронье карканье. Гниющие голосовые связки рвались, издавая хриплые звуки. Из-за этого, да еще из-за волчьего воя и треска горящей древесины Райнер разобрал только несколько слов: «...брат Эрвин... инквизитор Его Святейшества... полномочия... искоренять ересь... князь тьмы... четвероногие слуги...» Проклятия... Анафема... Проклятия... Гроссмейстер жестом приказал рыцарям пошевеливаться.

Доминиканца тоже подняли на копья и водрузили на пылающий пьедестал. Дым, валивший от почерневшей лошадиной туши, окутал его липким облаком. Вскоре занялась и его ряса. У Рильке уже не осталось сил продолжать мессу. Он молча смотрел, как от ладоней монаха отваливаются скрюченные пальцы, как оплывает восковое лицо, как, искрясь, сгорают волосы. На жуткой, бесформенной голове еще шевелились губы, а из розового колодца рта исторгались потоки слов, похожие на задушенное рычание.