Райнер знал некоторые из них. Давным-давно церковники заставили его выучить их наизусть. Доминиканец, сжигаемый на костре, с необъяснимым усердием читал «Divini redemptoris»[7]– читал монотонно, без всякого выражения, словно испорченная кукла...

Костер вдруг изверг из себя вулкан багровых искр. Воющие волки в ужасе шарахнулись в стороны. Рильке и другие тевтонцы невольно закрыли руками лица. Когда Райнер убрал руки, собственный стон показался ему оглушительным.

Огромная ослиная голова свесилась в ущелье из темноты – вынырнула из опрокинутого болота неба, затянутого пеленой дыма. Голова была зловонной, и держалась на длинной драконьей шее; изо рта капала кипящая слюна, шерсть топорщилась иглами дикобраза, в глазном яблоке, достигавшем в диаметре размера винной бочки, неподвижно застыла маленькая пронзительная точка зрачка...

Доминиканец пронзительно закричал, словно боль только что добралась до его мозга: «Освободи меня, Господи, от вечной погибели!..»

Зубы, похожие на могильные плиты, сомкнулись на шее монаха, перекусив ее легко, будто травинку. Голова брата Эрвина исчезла в бездонной ослиной пасти, и после этого Рильке впервые увидел, как сущность Ка, связывающая душу и тело человека, покидает его...

Тень постепенно принимала очертания человеческой фигуры, мало похожей на тощего доминиканца. Она была почти квадратной, с приплюснутой головой и короткими пухлыми ручками. Темный сгусток некоторое время был виден удивительно отчетливо, почти так же отчетливо, как само охваченное пламенем тело...

Ослиная голова снова появилась из-за пелены, и на сей раз зубы схватили труп кобылы, превратившийся в кусок обгоревшего мяса. Костер запылал с предсмертной силой. В ярком свете Райнер увидел, что четвероногие в панике бросились прочь из ущелья. Среди них была его самка Нена, бежавшая без оглядки и, похоже, забывшая о нем.

В отличие от волков, Рильке был парализован ужасом. Кроме того, его приковала к месту абсолютная убежденность в том, что спрятаться от ЭТОГО невозможно...

Какая-то сила еще удерживала обезглавленный труп монаха в вертикальном положении. Тень окончательно отделилась от него и стала приближаться к гроссмейстеру ордена. Края ее были полупрозрачны, но в середине тень казалась непроницаемой и заслонила собою огонь. Рильке увидел узкие красноватые глаза и лицо, будто вылепленное из серой глины. Он понял, что тень – чужая, принадлежит не монаху, а кому-то другому, освободившему для своей Ка сосуд из умирающей плоти...

Костер превратился в осыпающуюся груду углей. При ее меркнущем свете ослиная голова подбирала жареные останки...

* * *

Голодная тень мастера Грегора упала на Райнера Рильке.

Тот отшатнулся, но бежать было поздно – тень накрыла его целиком и простиралась, казалось, на много шагов во все стороны, искажая пространство и время. Она не сожрала ни его тело, ни его волосы, ни его внутренности.

Тень некроманта питалась более тонкой субстанцией.

Воспользовавшись отсутствием большинства охранявших Менген ликантропов, лазарь без особых помех добрался до развалин. Вальц не задумывался о причинах той обманчивой легкости, которой был отмечен самый конец его миссии. Оказалось достаточно убить одного из оставленных Рильке часовых – Вальц сделал это в своем стиле, неслышно подкравшись сзади и позволив действовать руке, державшей нож. Удар был настолько быстрым и точным, что ликантроп не успел даже вскрикнуть. Спрятав труп часового, Вальц вошел в лабиринт развалин.

Вскоре он обнаружил, что попал в ловушку. Половину ночи он тупо бродил среди осыпавшихся стен и пробившейся сквозь каменные плиты растительности, многократно повторяя пройденный путь. Сила неодолимого притяжения заставляла его кружить вокруг одного и того же места, словно пса, привлеченного запахом недоступной еды. Охотящаяся В Ночи не обманула его – то, что он искал, находилось на глубине в четверть лиги под поверхностью земли, похороненное среди гораздо более древних руин.

На этот случай Вальц не имел никаких инструкций. Когда рыцари, занятые своими нелепыми, с его точки зрения, ритуалами, стали возвращаться, чтобы найти и уничтожить врага, он все еще находился на территории разрушенного монастыря – в скриптории, где Преподобный Ансельм когда-то обнаружил древние письмена.

Ужасы, порождаемые нашей рафинированной цивилизацией, могут оказаться еще более угрожающими, чем те, которые дикари приписывают демонам.

Карл Густав Юнг. Подход к бессознательному

Die Todten reiten schnell.[8]

Они оба неистовствовали в постели: он – потому что надеялся на снисхождение, если сумеет угодить; она – потому что беспредельная власть над любовником дополнительно возбуждала ее. Она знала обо всех его желаниях. Самых тайных. Самых грязных. О том, о чем он сам не догадывался... Она проникала глубже, чем скальпель нейрохирурга и интуиция матери... Она была агентом кошмара, происходившего наяву.

Он мощно атаковал ее сзади, пока она не начала кричать от боли и наслаждения. Она воспользовалась тонким синтетическим шнурком, и он не мог кончить уже в течение часа. Эта сука по-настоящему терзала его, но он не смел задушить ее, хотя нежная шея была так близко... Во-первых, за ними наверняка следило недремлющее око телекамеры, во-вторых, ему самому слишком хотелось жить.

...Она выскользнула из-под него, толкнула двумя руками в грудь и опрокинула на спину. Ее жадный рот обнял пылающую плоть и почти сразу же довел мужчину до исступления. Она и сама стонала, как дьявольское эхо его нестерпимого желания. Ее ногти прочертили кровавые полосы на его груди и животе. Она выдохнула крик, такой дикий, что погасли пылавшие в комнате свечи... Потом она, наконец, рванула за конец шнурка, и любовник излился прямо на ее лицо и грудь, покрывая ее и без того гладкую кожу органическим лаком...

Он был в изнеможении, но она не давала ему опомниться. Новые игры, новые эксперименты. Жестокий урок со шнурком повторился еще дважды... Он чувствовал, что она пьет из него не только жизненную силу, но и остатки рассудка. Он уже не был уверен в том, что все это – не предсмертная галлюцинация, пока ее таз танцевал над гибким жалом его языка.

Потом он придавил ее в последний раз, почти расплющив на лиловых подушках, и вонзался в нее в бешеном ритме, а руки сминали грудь проклятой твари... Он начал с криком освобождаться от семени, когда ее рука, исполосовавшая ягодицы, скользнула в сторону и извлекла на свет кривую сверкающую иглу с мутным острием. Мужчина даже не почувствовал некоего подобия комариного укуса в спину, прежде чем умер. Мгновенно и безболезненно. Но его тело жило...