накосячил. И разошлись по своим делам: на учёбу там, на работы. Я пошёл дальше мыть. Мою, реву, все дела. И заходит этот Павел Валентинович. Я поворачиваюсь, ору это: «Здрасьте, Павел Валентинович! Заключённый такой-то, статья такая-то». Он сказал, что да фиг с ним, скажи нормально, как тебя зовут. Я говорю, что Женя. Он мне: «Слышал, ты у нас спортом не любишь заниматься». Я начинаю объяснять, а я же и так уже в слезах, тут у меня совсем истерика попёрла. Тогда он начал меня расспрашивать, кто я и откуда. Рассказал, что сам из детского дома. Он хорошо относился к детдомовским, присматривал.

Меня не били особо, в этом смысле начальник сильно помог. Занимались мы там спортом, снег чистили, туалет, для меня тогда это впервые было – туалет помыть. До того ни разу в жизни таким не занимался. Вечером нас выводили на баскетбольную площадку. Холодно, скользко. Там ещё берцы такие неутеплённые, летние, внутри жесткие, снаружи жесткие тоже и скользят. Учили нас маршировать и петь. У нас была отрядная песня «Москва», которая «через войны, пожары, века». Я долго учился маршу, до этого только нараспев умел. Меня оставляли там отдельно: тип пока не получится, будешь маршировать. Ну и вот я на морозе с козлом вдвоём поворачивался направо-налево и пытался петь, как там ему нужно. Естественно, научился под мороз-то.

После карантина меня отправили на пятый отряд. Он был большой, и там жили с привилегиями. Музыкальный центр даже был у отрядника. Он такой сам большой был, накаченный. Нас когда только привели туда, нужно было сидеть ждать, пока он нас по одному вызовет поговорить. Я пошёл, сказал, что хозяин меня просил отправить на клуб, что я по творчеству. И он попросил – тип ну раз поёшь, то давай пой. И я спел. Боялся лишний раз получить пизды. Нормально спел, всё хорошо: меня отвели на клуб.

А так на малолетке учатся: там есть школа. Тут как: если тройку получишь, то пеняй на себя. У нас успешный был отряд, учились хорошо, работали хорошо. Все боялись получить пизды. Учителя это понимали: меня вон математичка всегда вытягивала. Действий у меня обычно на двойку катило, а она за четверть мне ставила четвёрку. По музыке у меня было пять зато. Ещё были у нас всякие мероприятия, как на всех красных зонах: песни там, пляски, Новый год. Кто-то снегурками наряжался из обиженных. Я на то время не был петухом ещё. Официально меня опустили уже на общем режиме. По воле я занимался проституцией, но никому об этом не говорил ничего, естественно.

С математичкой у нас был случай: как-то раз один парень из нашего отряда спиздил у неё кошелёк. По какой хуй – никто не знает. Математичка пожаловалась. Нас построили вечером, когда все шишки ушли, и только оперативник остался дежурным. Активисты нас по одному к себе вызывали и спрашивали: ты брал? Отвечаешь тип нет, не брал. И всё равно получаешь. Каждый человек выходил оттуда с пиздюляторами. Ну как выходил: кто-то хромал, кто-то выползал, вот так вот, строго с нами. Это для профилактики. Доходит очередь до меня. Все знали, что за мной хозяин присматривает, чтобы меня не трогали и ничем не обделяли. Меня так-то не трогали даже, когда я косячил и должен был получить за дело. Но на этот раз я не улизнул. Обычно бьют по ногам и по рёбрам, чтобы под одеждой было не видно синяков, но тогда мне попало и по лицу пару раз.

Утром к нам на проверку пришёл хозяин. Обычно я стоял впереди, потому что я самый маленький, а тут отрядник меня переставил взад. Думал, может, пронесёт. Он же знал, что начальник проверяет, как там я. И вот Павел Валентинович проходит мимо нашего отряда, ищет меня глазами и спрашивает, а где тут у нас такой-то. Отрядник начинает меня звать, тип не сам только что прятал. Я выхожу вперёд, называю статью, все дела. А голову опустил, чтобы он не видел мой фейс красивый. Ну хозяин мне и говорит поднять голову и как-то так подшучивает так, что все ухмыльнулись. Я поднимаю голову, он видит моё лицо разбитое. Говорит отряднику зайти потом на разговор. Естественно, меня дрожь взяла, потому что сейчас он из-за меня пострадает, мне потом же хуже будет. Ну и он правда пострадал, его по приказу хозяина самого и пизданули мусора – с дубинками там и со всеми причиндалами. Потом посадили в карцер. Вернулся потом убитый, все дела. Позвал своего шныря – ну который там кофе ему готовил и еду грел – и заперся у себя в палате. Меня больше не трогали.

А я понемногу начал приохуевать. Как-то раз кипеш навёл в столовке: мы в карманах выносили из столовой хлеб, потому что там не наедаешься, и потом нужно где-то сесть поесть нормально. На выходе стояли и шмонали козлы. Как-то у меня этот хлеб вытащили и выкинули, так я разогнался: тип ты чего, ты тут кто, ты козёл, а я нормальный мужик, хули ты меня трогаешь. Вот так вот. Я знал, что за мной хозяин стоит, а они его боятся. Ну и так дошло до того, что как-то раз я беру и захожу к отряднику в палату без стука – захожу, не здороваюсь, присаживаюсь на шконарь. Он за мной быстро потом нашёл косяк, меня отмудохали и посадили в шизо. Хозяин ко мне приходил туда, скачуху дал в плане дней, я не 15 в итоге, а 8–9 сидел.

Когда я вышел, то сказал, что в отряд больше не пойду, лучше с собой покончу. Ну, меня отправили к психологу. И он мне очень помог: забрал к себе в библиотеку работать. Я там весь день и проводил, в отряд приходил только спать. А в библиотеке пыль протирал, всё такое. Бывает, он оставлял меня одного. Там был выход к школе, а у меня от него ключ. И в школе была лейка – ну как, не совсем душ, но два крана, вода горячая, можно искупаться нормально. Я туда бегал мыться и по шалостям тоже. Я на всех зонах шалил. Но на малолетке ещё так, втихушку. Как-то в выходные я попросил одного мальчика помочь мне с этой библиотекой. А он мне нравился, я так-то долго до него доябывался. Он маленький такой козлёнок был. Симпатичный, очень хрупенький: его особо не пристроишь никуда. Так что