его оставляли лежать и всё слушать: и потом он своим старшим козлам новости передавал. И стручок у него тоже маленький, он ещё дрочил смешно. В общем, он пошёл помогать мне с уборкой. Я ему говорю: пойдём в душ, ты, наверное, вспотел весь. Включил ему воду, подхожу к нему сзади, намыливаю ему спину, шейку, поясницу, грудь – смотрю краем глаза, а у него стручок этот встал. Закончилось всё это мероприятие поцелуями и оральным сексом. Спустя какое-то время я ещё к нему на барак ходил: вся козлячая пехота была где-то при делах, так что можно было посидеть спокойно. В общем, пришёл я на отряд к своему дружочку: потихонечку подошёл, начинаю с ним беседовать. Он говорит, что ни хуя, иди отсюда, что в прошлый раз не понравилось. Мы говорим, а я вижу, что у него штаны начинают шевелиться. Меня аж заколотило. Я беру в ротик, а он делает вид, что тип спит. Вот такой был хороший, красивый мальчик. Ещё один был хороший, спал со мной на пальме. Ничего такой мальчик, тоже тайный гомосексуалист. Мы по ночуге лежали разговаривали, и я ему начал грудь, руки, живот трогать. А речь-то даже и не о сексе была: мы секс, по-моему, так ни разу и не обсуждали. Класс мальчик, ни одного волосёнка. Мы с ним периодически сосали друг у друга потихоньку, всё было круто и замечательно. Никто ничего не знал.

К нам приезжали выступать всякие артисты, с некоторыми я и после зоны общался. Так я познакомился с Владимиром Владимировичем. Не с тем, о котором ты подумала, а то если бы я с тем успел начудить, то поди бы сейчас не бомжевал. Мой Владимир Владимирович поёт. Мы с хором как-то сделали ему подарок, поставили песню. Он заметил меня, похвалил. И решил в качестве художественного руководителя приезжать в назначенное время в наш класс вести урок пения. Собрались все, кто хоть как-то петь умел, – и занимались. Я его потом спросил об этом уже на свободе: «А ведь ты приезжал-то не из-за хора». И он ответил: «Да, я приезжал из-за тебя. А хор был так, для прикрытия». Он очень меня любил. Мы изучали русские народные песни, романсы всякие пели. Владимир Владимирович оставил мне адрес своего ДК, чтобы я пришёл к нему после звонка работать.

Когда я вышел со второго срока, то поехал во Владимир: от детского дома мне должны были дать квартиру. Мне сказали, что в моей квартире уже кто-то живёт, а я парень молодой, симпатичный – ты, говорят, красавчик, поезжай в Москву, найди там себе девушку и живи с ней. Ну, я и поехал. Пошароебился какое-то время, за это я уже рассказывал. Вспомнил про то, что меня звали работать в дом культуры. Пришёл по адресу, который мне Владимир Владимирович написал. У него как раз была репетиция. Деваться мне было всё равно некуда, я остался с ним жить. Он был уже немолодой, но холостой, жил с мамой. Она в одной комнате, мы в другой. Она всё знала, но ничего не говорила. Я с ней вообще не разговаривал, в общем-то.

Потом получил третий срок, 111-я, часть первая или вторая, я не помню. Это я уже, получается, жил в Балашихе – снимал комнату. Дела тогда шли неплохо, я работал помимо ДК в ночном клубе, танцевал стриптиз. Один знакомый гей меня пристроил. Ну, как стриптиз: знаешь, в клубах когда в клетках танцуют, чтобы никто тебя не трогал. Вот и я так танцевал.

После клуба я ехал поспать. Зашёл в магазин, встретил там двух мудаков, взяли мы с ними выпить. Я же ещё не знал, что они мудаки. Как-то познакомились, пришли ко мне, нажрались. И начался этот гнилой базар «кем ты сидел», всё в таком духе. Я сказал, что сидел петухом. У нас начался сначала словесный, а потом физический мордобой. У бабушки, у которой я снимал комнату, была палочка – я их мало того что ногами и кулаками, так ещё и этой палкой отдубасил. Сломал одному руку, другому ногу. Ножницы в шею ткнул, насквозь прошли. Они просили меня вызвать «Скорую», а я был ещё пьяный, послал их на хер. Как чуть-чуть отошёл, вызвал, разумеется. Поехал вместе с ними в больницу, потом туда приехали мусора. Меня посадили.

Зона была красная, но нас особо не ебали. Я жил в петушатнике, делал всякие грязные работы. У меня санитарские корки даже есть оттуда. Санитарами обиженные в основном и работали, никто не хотел больше с говном возиться. Помню, как держал кишки, пока врач там всё зашивал – а я работал без перчаток, может, там и нахватал всякого.

С той зоны я начал понимать мужскую красоту. До этого я просто делал секс, делал и всё, такая работа, такая жизнь. Не особо понимал, чем мальчики между собой отличаются. Понимал только, как всё сделать так, чтобы было приятно. А вот после того срока стал открыто интересоваться. Был там у нас один, который протащил как-то серёжку в языке. Ой.

Когда я вышел, то пообещал себе, что больше не сяду. Либо повешусь, либо буду хорошо себя вести, но живым не дамся. Я пришёл обратно к нему – к Владимиру Владимировичу. Я танцевал, получал роли, ча-ча-ча там всякое, жил с ним – все нормально. В кино ходить полюбил. Это сейчас в ГУМе уже не получается ходить в кинотеатр, там не проскользнёшь, всё время эта сидит, смотрит. А раньше было только так.

Самое классное, что я видел, это Гарри Поттер, первая часть. Пятнадцать дней подряд раза два в день я смотрел этот фильм. Могу его тебе пересказать, если хочешь, я его наизусть знаю.

Не помню, сколько прошло времени перед тем, как меня снова посадили. Месяцев семь, наверное: это мой рекорд на свободе.

9.1

В отделениях официального типа, с решётками и операми, Жене, бывает, становится плохо. Как-то мы сидели в таком на Басманной, и мимо нас протащили по полу задержанного. Вид у мужика был помятый, и у оперов, которые его волокли, тоже. Задержанный, ударяясь о ступеньки, взвизгивал. От природы Женя был смугленьким, поэтому «бледнеть» в его случае означало становиться неравномерно-оливковым. Именно это с ним тогда и случилось: он побледнел, и всё лицо у него остановилось. Обычно, по крайней мере до того, как ты начнёшь с ним разговаривать, он выглядел мальчиком-зайчиком, таким гопничком из нулевых