— Вот наша гостья из России, инспектор по русскому языку, — представила меня Кристина.

Мужчина и женщина оторвались от кофе и скорбно посмотрели на меня.

— Добро пожаловать, — сказала учительница в майке и уткнулась в газету.

Чехов достал зубочистку и стал ковырять в зубах — совершенно напрасно, никакой еды вокруг не было.

На полке у окна лежали учебники и хрестоматии по русскому языку. Ученики, к которым мне предстояло идти, занимались по новому учебнику. Он назывался «Давай!». Сегодня предстояло читать текст номер двадцать, «Обед Ивана».

Иван:

Что это?

Тамара:

Это твой суп.

Иван:

Запах хорош. Что это за суп?

Тамара:

Суп называется борщ.

Иван:

Будет ли горячее?

Тамара:

Да, сосиски в соусе. Приятного аппетита.

После чтения и разбора диалога Ивана и Тамары предлагалось выучить наизусть несколько упражнений для расширения кругозора и знакомства с русскими реалиями.

Упражнение 1.

Это Антон. Он дома. Там и собака.

— Ваши родители еще живы?

— Да, они еще живы.

— Твой отец, он женат?

— Да, женат.

— Твоя мать, она работает на заводе?

— Нет, она пенсионер, но часто ходит в клуб.

У меня начала кружиться голова, но я строго сказала себе: спокойно, учебник издан и по нему учатся. Я углубилась в чтение. Все тексты и упражнения дышали добротой и покоем. Ни одного дурного слова о нашей жизни! И отношения между людьми — чистые, продезинфицированные: «Семен Петров молодой рабочий. Его жена Галина — лаборантка. Хороша и удобна их квартира в Москве. Их работа — интересна. Вечером Семен Петров и Галина ходят в кино. Раз в неделю они идут в гости. Там они танцуют и веселятся. Отпуск они проводят в Сочи».

Мы с Кристиной вошли в класс. Два мальчика и две девочки сидели под портретами Достоевского и Бродского. Больше желающих изучать русский язык в школе не было. Слева от доски висела цветная фотография очереди к мавзолею в зимней Москве, справа — текст, отрывок из «Домостроя»: «Юноша должен иметь душевную чистоту, походку скромную, голос умильный, речь пристойную, при старейших должен молчать, стыдливостью украшаться. За обедом — не кашлять, не плевать, а придется плюнуть, то сделать это, отворотясь от людей, да ногой потереть».

— Как тебя зовут? — спросила я восьмиклассника, волосы которого были такими белыми, что я подумала: через пятьдесят лет он поседеет, а никто и не заметит. Мальчик опустил голову. Он никак не ожидал, что незнакомая тетка начнет его спрашивать. Собравшись с духом, он прошептал: «Кристер».

— Тебе нравится, Кристер, русский язык?

— Не очень, — ответил бедный мальчик, заливаясь краской. Зато второй ученик, красивый африканец, говорил бегло и явно был здесь первым учеником.

— Мой отец учился в Союзе, кончил Тряпку в Питере.

— Что кончил?

— Текстильный институт. А мама с Кубани, лимитчица.

С тобой все ясно, подумала я. Девочки смотрели на нас с испугом и, кажется, не понимали ни слова. Кристина нервничала, а зря. Если ученик может сказать по-русски: «Я живу в Швеции и изучаю русский язык», так ведь это замечательно, пятерка. Выучить русский язык невозможно. Три мальчика, четыре мальчика, но пять мальчиков. Почему? Что произошло? А запомнить и правильно употреблять все эти подъехал, въехал, заехал, съехал, выехал…

— Может быть, они напишут что-нибудь, а я дома проверю?

— Нет, нет, — замахала руками Кристина. — Они писать не умеют. Лучше попросим их прочитать стихи. Мария, прочти стихотворение про кота.

Мария вздохнула и старательно прочла:

Как повадился коток

К бабке Марье в погребок

Есть сметанку да творог.

— Теперь ты, Грета.

Грета без запинки продекламировала:

Папочка и мамочка

Заснули вечерком,

А Ванечка и Танечка

В Африку бегом.

— Поздравляю, — сказала я. — Для второго года обучения неплохо.

За год работы инспектором я объехала двадцать гимназий. Всюду было мало школьников, учивших русский, но они были, и у каждого была какая-нибудь тайная страсть. Один коллекционировал советскую военную форму — специально ездил за товаром в Выборг. Самым ценным экспонатом был генеральский мундир: вся грудь в пионерских значках. Там, в Выборге, ему сказали, что это ордена Второй мировой войны. Другой собирал таблички и вывески из России: «За ветхое белье прачечная ответственности не несет», «Срочно требуется зав. мозольным кабинетом», «Кассир плохо слышит. Говорите как можно громче».

Через полгода я стала угадывать учителей русского языка сразу. Не могу объяснить почему. По-видимому, контакты с Россией и ее народом производят на жителей Скандинавии сильное впечатление. Происходят необратимые изменения. Купив павлово-посадскую шаль — красные розы по зеленому полю, — некоторые учительницы уже не снимают ее никогда, кладут ее на стол как скатерть или, сшив вместе три штуки, покрывалом на кровать.

Учителя-мужчины любят носить косоворотку и буденовку, в знак любви к стране Советов. Мои шведские собеседники, хозяева, коллеги — все убеждали меня, что раньше мне жилось лучше. «Хорошо было в СССР! Низкие цены, приветливый народ. Не было этой ужасной американизации. Все делалось бескорыстно, от широкой русской души. А теперь все только деньги, деньги…»

— Но ведь при старых порядках я бы тут с вами не сидела.

— Да, при тоталитарной системе ты не могла зайти в «Березку» и купить бутылку виски. Но разве социальное равенство не важнее американского виски?

— Бог с вами, — сдавалась я. — Сменим тему. Поговорим о яйцах Фаберже.

Моя пятая школа была одноэтажной типовой новостройкой. Внутри — все как обычно: старшеклассники целуются, сидя на подоконниках, учителя пьют кофе в учительской. Никто не носится по коридорам, последняя драка была зафиксирована перед войной. Здесь моим коллегой был молодой учитель Ларс. Он и вел себя по-молодежному, носил тельняшку, на урок приходил с балалайкой, садился на стол и запевал:

Девушки, весна, весна

Идет из-за Урала.

Ученики подхватывали хором:

Девушки, война, война,

А молодость пропала.

— Я создаю в школе русский дух, — объяснял Ларе свою методику. — Так легче понять вашу историю и культуру.

В этом классе мне пришлось проводить тест среди десятиклассников. Ответы я храню до сих пор.

«Меньшевиками в России называли сторонников Меньшикова».