настоящим философским камнем, столь же настоящим, как этот рисунок из книги в кожаном переплете – картинка, изображающая совершенно особенное место, где Иегуда Хирш часто бывал со своим отцом. Майклу захотелось услышать больше о каббале и тайном имени Бога, но рабби Хирш не был намерен продолжать разговор на эти темы и стал водить пальцем по следующему рисунку.

– Смотри, здесь находится старое еврейское кладбище, – сказал он и понизил тон. – Не то, которое раскопали ради стройки. Кладбище, где еще спят мертвые.

На картинке Майкл увидел сотни могил. Нет, не сотни. Тысячи. Передвигаясь между ними по тесному, обнесенному стенами пространству кладбища, ведомый Иегудой Хиршем, он видел памятники, наползающие друг на друга, некоторые ушли в землю, ведь там гробы, по словам рабби, аж на двенадцать этажей вниз, и на всех камнях надписи, да все на иврите. На ботинки Майкла налипла грязь, его начала засасывать кладбищенская земля; он вдруг перепугался, что уйдет в нее на все двенадцать этажей, к гниющим трупам и костлявым скелетам мертвецов. Он изо всех сил поднял одну ногу, и грязь издала чавкающий звук, а его друг Иегуда схватил его за руку и вытащил в безопасное место на отсыпанную гравием дорожку. Начал падать серебристый дождь. На некоторых памятниках были символы, рабби объяснил, что они значат: ножницы означают портного, ступка и пестик – аптекаря, а книга означала могилу печатника. Майкл не мог прочесть имена и даты на мокрых камнях: все на иврите. Даже если бы он умел читать на этом языке, задача не стала бы более выполнимой: буквы основательно стерлись от дождя и снега, солнца и времени. На старом еврейском кладбище тайное имя было не только у Бога.

Рабби показал на статую человека, заметно возвышавшуюся над памятниками. На рисунке статуя была в ниспадающих одеждах и похожей на ведро шапке, а на глазах и всем лице – черная тень. Совсем как настоящий маг. Не то что алхимики. Майкл был уверен, что видел, как в его глазах, спрятанных в тени, блеснули синие огоньки.

– Этот человек – он очень важный, – сказал рабби.

– А кто это? – спросил Майкл. – У него самый большой памятник на всем кладбище.

Рабби помедлил.

– Это, – сказал он, – рабби Лёв.

– Лёв? – пробормотал мальчик и подумал: похоже на театр «Лоу Метрополитен» на Фултон-стрит.

– Да. Иегуда Лёв. Меня назвали в его честь.

– А почему он на отдельной картинке?

– Потому что он самый знаменитый рабби за всю историю Праги.

– Вы его знали лично?

Рабби Хирш засмеялся.

– Нет, он жил в шестнадцатом веке, а я родился в тысяча девятьсот восьмом году.

Сорок семь минус восемь. Девять. Один в уме. Ему тридцать девять лет, подумал Майкл, глядя на рабби Хирша. Может быть, тридцать восемь, если он родился в марте или позже. Чуть старше моей мамы. Но выглядит намного старше ее.

– А чем он был знаменит? – спросил Майкл.

– Это долгая история, – сказал рабби. – И великая. Она… как это правильно? Ужасная. И слишком длинная, чтобы ее рассказать сегодня.

Майклу не хотелось уходить. Он не хотел выбираться из мрачных пражских чудес на ничем не примечательные бруклинские улицы. Ему хотелось узнать больше о прелестях мира.

Например, как зовут Бога.

И о каббале.

И о чудесах.

Но он услышал свой голос, говорящий: «До свидания».

10

Копы появились вечером в один из понедельников, чтобы поговорить с Майклом, мама в это время работала в «Грандвью». Он сидел за кухонным столом, торопясь доделать домашние задания, прежде чем приступить к новым выпускам Капитана Марвела и «Преступление будет наказано», которые он выменял у Джимми Кабински. На столе лежали книги, на стуле – холщовая школьная сумка. Все пальцы были в чернилах от потекшей авторучки. Оставленное мамой в кастрюле жаркое, все еще теплое, стояло на плите, его тарелка – в раковине, ее предстояло помыть и вытереть, прежде чем мама вернется с работы. Тихо играло радио, настроенное на волну WNEW. Гарри Джеймс, «Чирибирибин». Он доделал упражнения на деление в столбик и добрался до половины задания по грамматике, вожделенно поглядывая на обложку криминального комикса с историей о Красавчике Флойде, когда услышал тяжелые шаги на лестничной площадке под дверью. Затем рокот баритона. И два резких стука в дверь.

– Кто там? – спросил он.

– Полиция, – ответил голос. – Открывай.

Сердце Майкла тяжело забилось. Полиция наведалась в их квартиру впервые. Он пожалел, что мамы нет дома.

– Давай-давай, – сказал грубый голос. – У нас мало времени.

Он открыл дверь и увидел перед собою сыщиков Эбботта и Костелло – те рыскали по округе уже несколько недель. Вблизи Костелло оказался совсем уж толстым, его узенький рот и маленький нос тонули в складках розового мяса. Лицо Эбботта было серым, под глазами глубокие темные круги, перебитый нос боксера, незажженная сигара в пальцах. Оба были в пальто. И в одинаковых серых шляпах.

– Ты Майкл Делвин? – спросил Костелло.

– Да.

– Мать дома?

– Нет. На работе.

– А отец?

– Умер.

Оба настороженно взглянули за спину Майкла – в кухню.

– Так ты один дома?

– Да. – Майкл направился к плите, как будто чтобы выключить кастрюлю.

Они последовали за ним, и Эбботт закрыл за собой дверь кухни. От их вторжения помещение показалось куда меньше, чем на самом деле.

– Мы сыщики, – сказал толстый. Они продолжали стоять, обшаривая глазами кухню.

– Знаешь мистера Гринберга? Йосселя Гринберга? Парня, которого прозвали мистер Джи?

– Я раньше посещал его лавку сладостей. Но он съехал.

– Он переехал в больницу, малыш, – сказал серолицый. Он сунул сигару в рот, щелкнул зажигалкой и затянулся. Выпустил изо рта синий дым. – Его череп раскроили пополам. Может, живым уже оттуда не выберется.

– Мы знаем, что ты заходил в лавку в тот день, когда его избил там Фрэнки Маккарти, – сказал Костелло.

Майкл молчал. Он почувствовал, как нож протыкает ему щеку у челюстного сустава и рассекает ее, оставляя за собой пожизненное клеймо стукача. Он уставился в пол. Если он простоит так достаточно долго, может быть, когда он поднимет глаза, сыщики уже уйдут.

– Ну? – поинтересовался серолицый Эбботт.

– Я не понимаю, о чем вы, – сказал Майкл.

Костелло вздохнул. Он ткнул толстым пальцем в книжку по катехизису.

– Ты же католик, да? – спросил он.

– Да.

– Я тоже, – сказал он с печальным всхрипом. – И стихарь у тебя на плечиках висит вон там, так ты, поди, еще и алтарный служка?

– Точно.

– Я тоже был в свое время, – сказал он. – Много лет назад. Ad Deum qui laetificat[12] и все такое.

– Два алтарных служки, – сказал серолицый коп. – Вот же, однако.

Костелло нависал над Майклом. Он взял в руки книгу и снова положил ее на стол.

– И, как я вижу, изучаешь Балтиморский катехизис.

– Да.

– То есть тебе известно, что ложь – это грех?

– Да.

– А почему тогда ты лжешь, Майкл?

Мальчик ответил долгой паузой.

– Может быть, вам лучше прийти сюда, когда моя мать будет дома? – спросил он упавшим голосом, глядя в сторону.

– А ты думаешь, твоя мама прикажет тебе солгать? Она тоже католичка. К тому же совершено тяжкое преступление. Твоя мать должна понимать, что без свидетельских показаний мы не сможем посадить этого Фрэнки Маккарти. А ты свидетель, малыш. Наши источники это подтверждают… Так почему бы тебе не сказать правду?

– Может быть, дело в этом? – сказал Эбботт. Он держал в руке небольшой словарь, идиш-английский. Костелло взял у него книжку и держал ее в своих коротких пухлых пальцах.

– Словарь идиша? – сказал Костелло. – Вижу, сказал слепой. Теперь вижу. Теперь все понятнее. Значит, пока Фрэнки месил мистера Джи, ты кое-чем поживился в его лавке?

– Нет! – вскрикнул Майкл. Он потянулся к словарю, но Костелло книгу не отдал.

– В таком случае где ты это взял? – спросил толстый коп.

– Мне дал это рабби Хирш, – сказал Майкл.

– Что еще за рабби Хирш?

– Из синагоги на Келли-стрит, – сказал Майкл. – Я там шабес-гой.

Костелло повернулся к серолицему сыщику:

– Ты слышал, а? Алтарный служка,