Испокон веков с их помощью отмечали прежде всего — при наличии возможности и средств — значительные события в жизни индивида или семьи. Такие банкеты были самыми многочисленными, но описания их встречаются реже всего; вдобавок большая часть этих пиров, на которых собирались родственники и друзья по случаю какого-нибудь радостного события, чаще всего свадьбы или крестин, не связаны напрямую с нашей темой. Все эти праздники носят частный характер; семейные радости остаются делом сугубо личным и не затрагивают всего общества. Впрочем, можно назвать некоторые исключения: известно, например, что в конце сентября 1820 года рождение «посмертного ребенка» герцога Бордоского активно отмечали повсюду во Франции и, в частности, банкетами; эти празднества возобновились весной 1821 года в связи с его крестинами. Но поскольку король воспринимался всем обществом как отец большого семейства — французской нации, это считалось совершенно нормальным. Частные события из жизни королевского семейства становились по определению событиями публичными. Можно заметить, однако, что и некоторые частные лица, обладавшие очень большим богатством и влиянием в родном городе или департаменте, устраивали семейные празднества с таким размахом, что привлекали внимание властей: наиболее характерный пример — праздник, устроенный семейством Перье в замке Визиль в июле 1825 года. Правда, отмечали в этот день свадьбу племянницы Казимира Перье и молодого многообещающего либерала, чье имя еще не раз будет возникать на страницах этой книги, — Шарля де Ремюза; именно по этому случаю Казимир Перье вернулся в родное гнездо, где ему устроили триумфальную встречу[101]. Таким образом, на празднестве присутствовал весь цвет либерализма. Столы были накрыты не только в замке, но и в окружающем его парке; здесь разместились 1800 человек — не только жители города Визиль, но также и гренобльские рабочие… Для префекта департамента Изер, который докладывал об этом событии министру внутренних дел, было очевидно, что это празднество мыслилось как замена того «банкета федератов», который гренобльцы устраивали 6 июля с 1818 года и который уже два года как был запрещен[102].

Банкеты по случаю свадьбы и крестин и даже по случаю похорон представляли собой события, разумеется, важные, но по определению нерегулярные: их хронологию диктовали случайности существования индивидуального или семейного. Гораздо большей регулярностью отличались празднества религиозные, вписанные в традиционный календарь, повторявшиеся ежегодно в определенные дни и также порой сопровождавшиеся банкетами. У каждого городского или сельского прихода имелся свой покровитель, и его праздник отмечался колокольным звоном и стрельбой из мортирок, религиозной службой, раздачей милостыни бедным, играми во второй половине дня, вечерней иллюминацией и балом. Понятно, что между всеми этими эпизодами праздника люди успевали поесть, и, по всей вероятности, чуть лучше, чем обычно; однако нет сведений о том, что эти трапезы непременно совершались сообща. Но был праздник, который полагалось отмечать всем жителям королевства; это именины царствующего государя, которые играли роль национального торжества. При Империи праздновали тезоименитство в День святого Наполеона, отмечавшийся по воле императора 15 августа. После восстановления на французском престоле династии Бурбонов национальным праздником сделался День святого Людовика (25 августа); его отмечали с 1814 по 1824 год, а в следующие шесть лет вместо него праздновали День святого Карла (4 ноября). В эти дни помимо народных развлечений, игр, фейерверков и бесплатных театральных представлений происходила раздача еды бедным, а также устраивались официальные банкеты; на пир в честь государя получали приглашение и представители некоторых профессиональных корпораций, в чьей благонадежности можно было не сомневаться (в Париже таковыми считались угольщики и рыночные торговки). Ревностные роялисты стремились отпраздновать именины короля дружескими обедами. Вот, например, что писал ультрароялистский «Консерватор Реставрации» осенью 1829 года в статье под названием «Праздник короля»: «В день, когда празднуют именины отца семейства, все стороны забывают о разногласиях. Никто не показывает ни дурного расположения духа, ни недовольства, чтобы не омрачить всеобщую радость. Либералы не любят короля, и им нет дела до Дня святого Карла. Они все равно что бессердечный ребенок, который не любит своего родителя и злится оттого, что тот его любит»[103]. В самом деле, либералы в этот день были очень сдержанны в изъявлении своей радости, а порой даже не скрывали дурного настроения: «Вчера, 27 августа, четыре десятка роялистов собрались в дружеском литературном кругу, чтобы отпраздновать День святого Людовика, тезоименитство короля. Около восьми вечера в ответ на тосты за короля и возгласы „Да здравствует король!“ несколько молодых людей, собравшихся под окнами, принялись кричать „Да здравствует Хартия! Долой ультрароялистов!“, чем, кажется, вызвали великое негодование реннского населения еще прежде, чем их наконец разогнал полицейский патруль»[104]. Таким образом, сомнительно, что День святого Людовика или святого Карла имел для большинства жителей королевства такое же значение, как и праздник святого покровителя их деревни или прихода; но зато не подлежит сомнению, что он значил меньше, гораздо меньше, чем праздник той корпорации, членами которой они себя считали, — праздник, который они часто устраивали своими силами. Мы уже упоминали День святого Карла Великого; но нужно отдавать себе отчет, что помимо школьников почти все корпорации, а также и народные ассоциации — законные, как общества взаимопомощи, или полуподпольные, как общества «компаньонов»[105], — отмечали день своего святого покровителя совместной трапезой.

Свидетельства, которые позволили бы нам составить представление о проведении и значении банкетов в народной среде в первой половине XIX века, довольно редки, особенно если ограничиться эпохой Реставрации. В сущности, у нас есть два основных информатора, которые удачно дополняют один другого: столяр Агриколь Пердигье, 1805 года рождения, который обошел всю Францию в 1824–1828 годах, оставил свидетельство о сложном, жестко ритуализированном и полуподпольном мире компаньонажа, а парижский токарь Жак-Этьенн Беде, 1775 года рождения, в своих мемуарах, опубликованных только два десятка лет назад, описывает создание в 1819 году Общества взаимопомощи токарей по дереву и пильщиков города Парижа и их конфликт с мастерами, в котором он сам сыграл одну из главных ролей. По тексту Пердигье разбросаны отдельные замечания, справедливые для всей Франции и, возможно, для всех ремесел, представители которых объединялись в организации компаньонов; напротив, Беде пускается в очень пространные описания, и издатель его текста даже выражает опасение, что они могут утомить читателей. В самом деле, описание трех банкетов корпорации токарей 8 мая 1820, 1821 и 1822 годов занимает два десятка страниц из примерно двух сотен, посвященных достопамятным деяниям парижских токарей и пильщиков[106]. Беде, конечно, неловок и часто слишком словоохотлив, но его многословие — верный знак того, что эти банкеты представляли собой нечто важное, во всяком случае для него лично. Его свидетельство особенно ценно оттого, что, в отличие от Пердигье, которые создал свои «Записки компаньона» после переворота 2 декабря, когда оказался в изгнании в Швейцарии, Беде писал по свежим следам (Реми Госсе, издатель его записок, считает, что начаты они в 1821 году, когда автор сидел в тюрьме Сент-Пелажи, а закончены между 1826 и 1830 годами). Другое отличие Беде от Пердигье: если второй в своих мемуарах и в своей «Книге компаньонажа» описывает народные обычаи в расчете на более широкую и более образованную публику, первый пишет для таких же рабочих, как он сам. Описания его не критические, а наивно-апологетические; он не общался с интеллектуалами, не устанавливал никакой этнологической границы между собой и описываемым материалом и не стремился изменить рабочие обычаи — в отличие от Пердигье, который мечтал реформировать компаньонаж. Однако историк Уильям Сюэл, лучший знаток рабочих ассоциаций конца XVIII — первой половины XIX века, советует не преувеличивать различия, на первый взгляд столь значительные, между полуподпольным компаньонажем и обществами взаимопомощи, как правило не вызывавшими подозрений у властей[107]; поэтому основные сведения о том, как проходил банкет в народной среде в эпоху Реставрации, мы будем черпать из записок Беде.