на пол и лег спать так — для спины полезно.

Глава 9

Похороны Фирюбина оказались неожиданно скромными — панихида в здании МИДа во главе с плачущей Екатериной Алексеевной, ее мамой и лично начальником покойного в виде Андрея Андреевича Громыко: надгробные речи от старших товарищей — министр выступил от лица бесконечно скорбящих и столь же бесконечно занятых членов Политбюро и прочее тематическое. С министром иностранных дел пообщаться не получилось, но руку пожал. Теоретически это позволяет мне во время споров формата «у кого крыша выше» заявлять, что мы с Громыко без пяти минут кровные братья. Не стану — оно и чревато, и споров таких у меня не возникает.

Понять отсутствие Политбюро в полном составе можно — Фурцева у нас из «хрущевской» команды, и держали ее в моей версии реальности по большей части потому, что больше политических дам на такой высоте у нас нет. Не любят ее, в общем — Брежнев с каждым годом к соратникам Никиты Сергеевича охладевать будет все больше и больше. В интернете говорят, что из-за груза вины — он же типа Хрущева предал. Либо замминистра просто не настолько важная шишка, чтобы хоронить его всем Кремлём.

Присутствовали у гроба и дети Фирюбина от первого брака — Маргарита и Николай, а из необычного — вдова раздаривала добро покойного, ему-то без надобности, а гостям — память о таком замечательном человеке. Маме достались французские духи (жене дарить собирался, наверное), отчиму — малахитовая подставка под ручку, мне — французский аж блокнот. В тему — подаренный мамой я почти исписал.

На «закапывание» мы не пойдем, поэтому покинули здание МИДа, и к нам подошел очкастый рыжий усатый мужик лет тридцати пяти.

— Ткачёвы?

— Ткачёвы! — подтвердил я.

— Иван Николаевич Фёдоров, — представился он, протянув руку сначала дяде Толе, потом маме, в конце — мне.

— Анатолий Павлович, очень приятно.

— Наталья Николаевна.

— Просто Сережа. Буду вас иногда тревожить вопросами и проблемами.

— Тревожь на здоровье, — улыбнулся мужик. — Чем я могу тебе помочь?

— Из-за вчерашнего инцидента я бы хотел вас попросить как-то объяснить нашим артистам, что песен мне для них не жалко, так что пусть звонят в нормальном, трезвом виде, и мы обо всем договоримся.

— Прячет тебя Александра Николаевна? — хмыкнул мужик, достав блокнот и записав в него просьбу.

— Нет, просто я не знаю как это все работает, поэтому и в голову не пришло рассказать об этом артистам — думал кому надо мой номер знают, а не звонят, потому что им не интересно. Мне-то чего — дают Магомаевых-Хилей, кто от них откажется? А теперь вот как нехорошо вышло. Лучше я от особо назойливых песнями буду откупаться, чем стекла менять.

— Настоящий позор! — нахмурив брови, высказал свое отношение к Муллерману МинКультовский функционер.

— Больше у меня к вам просьб пока нет, вас довезти куда-нибудь? — гостеприимно предложил я, указав на семейный «Москвич».

— Нет, мне еще на кладбище нужно, — покачал он головой.

Забрались в машину и поехали к редакции «Юности».

— Если всем песни раздавать — никакого покоя не будет, — поделилась соображениями сидящая на переднем сиденье — дала дядь Толе порулить — мама.

— Покоя теперь вообще не будет, — пожал плечами я. — Вот увидишь — когда я на Сойке через полтора года женюсь и от вас съеду, будешь тайком от меня от облегчения вздыхать.

— Я тебе съеду! — показала родительница кулак. — Мы что, от алкашей не отобьемся?!

Спорить я не стал, позволив маме перевести тему на обсуждение дачи.

— Никакого второго этажа! — сразу же обозначил я грани дозволенного. — Там места полно, вширь строй сколько хочешь, но за второй этаж мне рано или поздно прилетит, и плевать, что у каждого второго самого рыльце в пушку.

— А на кой нам второй этаж? Его же не протопить будет! — ловко сделала вид, что не расстроилась мама и рассказала, какая в соседнем подъезде живет хорошая бабушка-ботаник, работает в питомнике, поэтому может достать замечательные саженцы.

За этими познавательным рассуждениями доехали — нет, не до редакции, а до МГУ, где мама чмокнула Судоплатова в щеку и пересела за руль — у отчима сегодня рабочий день, как и у всех нормальных людей впрочем, просто у мамы затянувшийся больничный (а что поделать, если врач все время продлевает?), а я — привычно прогуливаю.

— Сойка-то придет вечером? — перешла она на интересную тему.

— Придет, — подтвердил я.

— Может все-таки русскую найти попробуешь? — без особой надежды на успех спросила родительница.

— А она русская и есть, — пожал я плечами. — И глаза не такие уж узкие — сама увидишь. Не волнуйся, внуки удадутся как надо, и «китайцами» их никто дразнить не станет.

Потому что чревато!

Можно вообще не заморачиваться, а просто приложить маму аргументом «я же твоего мужика принял, поэтому нефиг тут», но это — низко, она же за меня искренне переживает.

— Да не в этом дело, — запротестовала она.

— А в чем?

— Просто…

Вежливо подождав с полминуты, хохотнул:

— Видишь — вообще ни одной причины быть против у тебя нет, кроме старого доброго бытового шовинизма. Ты подожди до вечера хотя бы, познакомься, поговори, и потом, так уж и быть, я все твои претензии выслушаю. А пока, будь ты хоть трижды хорошая, любящая, заботливая мама, все твои аргументы не имеют веса.

Смягченный упрек мама приняла безболезненно, остановилась на парковке у редакции, повернулась и пригладила мне волосы, с улыбкой спросив:

— Пойдем?

— Пойдем! — улыбнулся я в ответ, и мы пошли.

Оставил Полевому рукопись, пообещал скорое получение одобрения от Министерства общего машиностроения, вместе с мамой порадовался свежей новости — завтра нужно съездить в издательство, оставить заявление на издание одной книжкой «Зорей» и «В списках не значился». Обещают издать быстрее, чем «Бима» — потому что про войну. «Списки» опубликуют и в журнале — уже в марте. Попрощались с классиком и поехали в гости к Пахмутовой — записывать «марсианские» песни.

— О чем с Андроповым-то говорил? — вернулась мама к утренней теме.

— Я понимаю, что тебе такое слышать обидно, — мягко слился я. — Но все, что было можно, я вам с дядей Толей уже рассказал. Прости.

— Везде у нас одни секреты, — вздохнула мама и ободряюще улыбнулась в зеркало заднего вида. — Главное — чтобы вредить не принялся!

— Не, у него на такие глупости банально времени нет, — развеял ее опасения я.

В квартире Пахмутовой и Добронравова (выбрали бы уже общую фамилию, блин!) пахло булочками и одеколоном Эдуарда Анатольевича Хиля — он у него приятный, но