И короче, покупает он три розы.

Она ему заворачивает.

Он лезет в карман, пересчитывает деньги. Происходит диалог.

В результате одну из роз меняют на худосочную хризантему (все равно вечером выбросили бы). Кому он понесет этот странный букет? В какие отношения он его инвестирует и что надеется от них получить? Какую часть дневного заработка он на него потратил?

Блин, такие неприкаянные все. Людей тасуют, перемещают, гоняют по земле. Они пытаются жить или создавать видимость нормальной жизни.

Но когда смотришь на эти попытки вот так через стекло, понятно, насколько они тщетны. В том числе свои собственные.

У моего ангела свои творческие амбиции и много посторонних дел. Шабашки, компашки, какой-то левак. Я у него иду по остаточному принципу. Эти постоянные отлучки, пускания ситуации на самотек, опоздания, когда уже ничего нельзя изменить, а можно только сметать опилки и подтирать сырость. И его чувство юмора мне не нравится. Слишком изысканное.

Мне кажется, он смазливый и много о себе понимает. Типа вечный ребенок, как на немецком сервизе «Мадонна», – молодой, кудрявый, нахальный. В целом неплохо, но слишком зависит от настроения. Вот еще был, грел в области левой щеки, что-то нашептывал, пах перышками, и тут раз – сквозняк, и я точно чувствую, что одна. Улетел. И сразу темно и будто лес обступает, как в кино Тима Бертона. Ангел как бы во мне уверен, как бы говорит: ну-с, дальше сама!

А я не могу сама. Дети уверены, что могу сама, родители уверены, что могу, надо дальше поддерживать в них эту уверенность. Но ангел-то должен знать, что мне нужна помощь. Мне нужно чудо.

Хотелось бы кого-то покрепче, помощнее, ну, что ли, пососредоточеннее, с широкой грудной клеткой, и чтоб внутренним спокойствием так и веяло. Не так, как от чистильщика бассейна или постригальщика лужайки из порнухи. А чтоб он был весь веселый, добрый и умудренный, и знал, что нельзя бросать меня в лесу. И все у него чтоб под контролем, надежным, но ненавязчивым: «Да успокойся, не суетись».

И тогда я смогу иногда сидеть и ни о чем не думать, чуть в стороне от течения времени. Мочить ножки в другой реке, и болтать со своим бывшим ангелом. Для поболтать он вполне пригоден. Он мне будет говорить: «Ну как твой новый? Все геройствует? Ну-ну… Слышал, он вчера у-у-у-у-у-у-ух!»

А я буду говорить: «Ну че за вид? Опять целый день на пляже проспал? Ракушка к попке приклеилась… Крылья пора чистить, в перьях какая-то старая карамелька застряла, поскреби. Или жвачка? Песчинки в пупок напичкались… Слетал бы к своей новой, небось, сейчас экзамен провалит. Как я ей сочувствую!»

Ну, вот как-то так хочу. Тишины, молока и меда…

Понимаю, на что все это похоже, тут и к доктору не ходи. Но мы ему не покажем.

Я когда еду в метро и не читаю (и не сплю), то вижу людей и все про всех понимаю.

Вижу всякие мелочи и, наоборот, их жизни целиком.

Может, я во всем ошибаюсь, но это не важно.

Я так хорошо всех представляю, что подробности чужих жизней наполняют меня, и я сразу устаю.

Вот бабка, старая, но крепкая, читает сложную философскую книгу, может, преподает в вузе, зачет – уда́вится, но просто так не поставит, внуков любит раз в году, подруги умерли, туфли дорогие, какая-нибудь коллега из Америки прислала, на научной конференции познакомились…

Вот парень – рубашка розовая, галстук – голубенький, белые макасины на голую ногу, загар – явно солярий, если ваще не автозагар – некогда ему никого любить – все время на любовь к себе уходит. Женщины приходят и, что особенно радует, – уходят. А он остается.

Девушка – ногти накладные, но неухоженные, сумка как бы дорогая, бижутерия и пудра совсем дешевые – наверное, из Ржева, Урюпинска, Крыжополя, папа бухает, мама пашет где-то за копейки, брат в армии, она, наверное, здесь на съемной квартире с такими же подругами, продавец в плохом магазине.

Говорят, что житель мегаполиса за день встречает столько людей, сколько человек XVIII века – за всю жизнь. А я их еще и придумываю, и про каждого роман могу написать. Голова пухнет.

Вчера закрыла глаза. Стала думать: прокисло ли молоко у меня в холодильнике и получится ли из него простокваша, и что стекло на планшете надо менять.

Открыла глаза и, чтоб не смотреть на людей, стала читать книгу у девушки по соседству.

Это был актерский учебник. По Станиславскому что-то там… Я успела прочесть только три строчки.

«Представьте себе следующие предметы и существа:

– белый медведь;

– чайная роза…»

Там дальше еще много чего было. Но я так потряслась. Ведь действительно, подумала я, где-то есть белый медведь, он ходит по снегу, следы оставляет, ловит рыбу, а где-то есть чайная роза, она цветет, пахнет не холодильником, а розой, может на кусте, может в вазе.

А я еду тут под землей.

А в субботу мы с коллективом ездили в лес.

Такой настоящий.

Сидели на берегу.

Вокруг стояли тишина, и ели, и березы, и осины, а напротив на острове – густо-густо высокие, идеально ровные сосны, деликатно пела какая-то птичка, медленно текла река.

И вдруг кто-то спрашивает: «Так как ваш журнал называется?»

Главред помолчала и говорит: «Коммерческий директор».

И это так странно прозвучало в этом месте.

Вообще немыслимо было, что где-то есть какая-то коммерция, какие-то директора…

Мы переглянулись и больше не стали говорить о работе.

Надеюсь, что когда я буду… ну там, скажем, на небе…

там где-нибудь рядом будет река и хоть одна сосна и хоть одна птица…

и представляю, если мне там кто-нибудь напомнит, как я беспокоилась о простокваше и функционале iPad…

Как это будет…

странно…

И хорошо бы, чтоб было с кем переглянуться.

В Махачкале моего детства был один плавательный бассейн при холодильном комбинате, и называлось это «на холодильнике». И было далеко. Ассоциация с холодильником мешала мне полюбить это место. Плавала я летом в Каспийском море. Каспий – он такой не гламурный, суровый такой (берега песчаные зато), непрозрачный, благородного темно-болотного оттенка. Не похоже на курорт. Но в случае чего я доезжала до пляжа – на маршрутке или на машине, если подальше – плыла до горизонта и возвращалась как новая.