– Да, жалко девочку. Такая судьба, выходит. У всякого своя судьба, сынок.

– Да какая, к черту, судьба! Не судьба, а чужое преступление! Ее же спасать надо. А его под следствие и в тюрьму!

– Ты, что ли, будешь следствие проводить? Или я? Да кто мы такие, сынок… Мы люди маленькие, что мы можем…

– Да можем, а почему нет?! И почему ей раньше никто не помог? Почему она сама… Она же могла в полицию заявить.

– Выходит, не могла. «Психология жертвы» называется. Это со стороны легко рассуждать, что девочка могла, чего не могла… Когда девочку склоняет к сожительству взрослый дядька, из нее самодостаточной смелой женщины получиться уже не может. Она вечная жертва, из этой паутины ей не выбраться. Да и не отдаст паук свою жертву, которую в паутину поймал. Убьет любого соперника, но не отдаст. И от следствия откупится, и от тюрьмы. Да много таких нынче, как этот Рогов, хитрых да изворотливых. Теперь ты понял, что к чему? Мама права, сынок. Убьет, но не отдаст.

– Нет, это я ее не отдам. Не будет, не будет она его жертвой. Не отдам!

Тарас подскочил с дивана, пружинисто зашагал по комнате, с силой сжимая кулаки в карманах спортивных штанов. Остановившись напротив отца, зло бросил ему в лицо:

– Да этого Рогова убить мало за такое! Это я его убью, а не он меня!

– Ладно, ладно, охолони, убивец! Тебя ж колотит всего! Успокойся, мужские решения в такой нервной трясучке не принимаются. Сядь, посиди. Подумай, расслабься, оцени, куда хочешь вляпаться. А то ходишь и лаешь, как Моська на слона.

– Отец, ты что?.. Ты что говоришь такое? Что ты предлагаешь мне оценить?

– Я предлагаю тебе оценить свои возможности. Реально оценить. И понять, что нет у тебя никаких возможностей. Если ты полезешь в эту паутину, тебя убьют. Это в худшем случае. А в лучшем… Какую-нибудь подставу организуют.

– Значит, ты предлагаешь труса включить, да?

– Иногда можно и труса включить. Подумай хотя бы о нас с мамой.

– А ты, пап… Ты ведь знал про этого Рогова, про Таю?.. И молчал. Ты труса включил, да?

– Я не хочу об этом говорить, сынок. Поверь, у меня были причины и обстоятельства. Это мой тяжкий грех, и я знаю ему цену. Всю жизнь этот крест на себе несу. Наверное, ты меня перестанешь уважать, но это так, да. И делай со мной что хочешь, только прошу тебя, сынок… Жизнь штука сложная, плетью обуха не перешибешь…

Тарас подошел к окну, встал спиной к отцу, перекатился с пятки на носок, произнес тихо:

– Уйди, пап, а? Уйди, иначе я глупостей наделаю. Не могу тебе в глаза смотреть, уйди. У меня голова кругом идет, я не спал ночью… Мне сейчас на другом сосредоточиться надо. Придумать, как Таю увидеть, поговорить.

– Господи, да сколько можно, тебе хоть в лоб, хоть по лбу! – хлопнул себя ладонями по коленям Сева. – Да кто ж тебе даст с ней поговорить-то?

– А я разрешения спрашивать не собираюсь. Ночью поеду, найду ее… Увезу…

Сева тихо матюкнулся, качнул в безнадеге головой, внимательно посмотрел на свои ладони. Решив про себя что-то, проговорил почти равнодушно:

– Ночью так ночью… Сейчас ведь не ночь, сынок. Вон, и сумерки только-только собирались. Ты ложись пока, подремли… Сам говоришь, не спал ночью. А хочешь, я тебе сюда ужин принесу, чтобы маму разговорами не беспокоить?

– Нет, не хочу.

– Ну ладно. Пойду я. Ложись, подремли.

Отец ушел, тихо закрыв за собой дверь. Тарас еще немного постоял у окна, сжимая и разжимая кулаки, потом напрягся всем телом, резко тряхнул головой. Надо привести себя в равновесие, если решение принято. Да, отец прав, до ночи еще далеко… Надо поспать хоть немного, набраться сил. И телефон в режим будильника установить.

Сон сморил его в ту же минуту. Через полчаса Света тихо открыла дверь в его комнату, забрала телефон с тумбочки, так же тихо вышла. Вставила в замочную скважину ключ, провернула два раза, подергала для верности дверь. Хоть и хлипкое препятствие, но все же…

Сева в это же время, приставив к стене лестницу, плотно закрыл ставни на окнах сыновней комнаты. Хоть и хлипкое препятствие, но все же. Зато ни звук лишний в комнату не проникнет, ни лунный свет. А что они могли сделать еще, родители бесправные? Хоть это. Выросло дитя, никаким способом не удержишь, не остановишь. А надо остановить, надо. Спасти дитя.

– Сев… Сева… – шепотом позвала Света, выйдя во двор.

– Что?

– Возьми шило в кладовке, проколи шины на мотоцикле…

– Ага, сейчас. А ты куда, Свет?

– Я на скамеечке у ворот буду сидеть, караулить.

– Всю ночь, что ли?

– Да, всю ночь.

– Ладно, иди спать, я сам покараулю.

– Нет, я тебе не доверяю. Ты уснешь и его пропустишь.

– Что ж, тогда вместе будем сидеть.

Они и впрямь сидели до рассвета на скамье, не уступив друг другу ни капли ответственности. Молча сидели. Света куталась в старую кофту, глядела упрямо сначала в темноту, потом в предрассветную дымку, ежилась от ветра. Сева угрюмо смотрел себе под ноги, свесив с колен кисти рук. Тарас тихо спал в своей комнате, не потревоженный сигналом будильника. Юный сон бывает на удивление крепок и не слушает приказов сознания.

Снилась ему Тая. То есть поначалу он думал, что это Тая. Потом пригляделся и отшатнулся в испуге. Странное это было существо, и не человек, и не призрак, а так, мерзость какая-то. И почему-то он там, во сне, определенно знал, что имя этому существу – Мерзость. И обличье у него полностью Таино. И фигурка ее, и лицо, и волосы…

– Мне тебя надо убить! Ты не Тая!

Хохочет Мерзость…

– Меня убить невозможно, дурачок. Я вполне зрелая Мерзость, я вторая суть твоей Таи, тебе со мной не справиться.

– Я убью тебя. Потому что я люблю Таю.

– И я тоже ее люблю. Мы с ней единое целое. Ты поздно пришел, дурачок, место занято.

– Любить никогда не поздно. Я не отступлюсь. Я тебе ее не отдам. Пошла вон…

– Ха-ха! Ты думаешь, это так просто? Наивный.

– Пусть наивный. Но я люблю. Я буду бороться.

– Ты думаешь, она этого хочет?

– Да! Я знаю! Она тоже любит меня! Мы вместе с тобой разделаемся… Ты все равно уйдешь! Тая, где ты? Помоги мне, Тая!

– Не зови. Не услышит. Не может она тебя слышать. Ей страшно. И стыдно. Ей со мной удобнее. Привыкла она ко мне, понимаешь?

– Нет, она слышит, я знаю. Я все равно тебя убью.

Он очень устал от этого диалога там, во сне. Смертельно устал. Но Мерзость устала тоже. И он выбрал-таки момент – ударил ее ножом. И сам удивился, что из раны потекла кровь – обычная, человеческая. Много, много крови.

Тая в эту ночь не спала. Сидела на балконе, вглядываясь в темноту, разбавленную жидким лунным сиянием. И напряженно вслушивалась в тишину. Все ей чудилось, будто доносится издалека шум приближающегося мотоцикла.