— Что ты здесь делаешь! — рявкает он на нее. — Это нехорошо. Это неправильно!

— В чем дело? — спрашиваю я.

Мужчина переводит взгляд на меня.

— Ты пришел в себя! — восклицает он, покачиваясь.

— Да.

Он моргает.

— Я старейшина Нортрамптон. Я заботился о тебе, — язык у него заплетается, глаза красные, и даже отсюда я чувствую запах алкоголя изо рта.

Он подходит к окну и возится с защелкой. Высунувшись и сложив руки у рта, он издает переливчатый вопль; даже этот вопль неразборчив. Потом он поворачивается ко мне.

— Собирайся, пожалуйста, — говорит он. — Ужин через несколько минут. Девушки отведут тебя в обеденный зал. Там, — он показывает на шкаф, — теплая одежда, по твоим меркам. Я выйду, чтобы ты переоделся. Но побыстрее.

— Ему надо лежать, — возражает Сисси, — он еще слаб. Можно, я принести еду сюда?

Старейшина раздраженно хмурит брови.

— Он будет ужинать со всеми в обеденном зале. Великий старейшина Крагмэн обрадуется, что Джин пришел в себя. Будет доволен тем, как я за ним ухаживал, — он облизывает губы и переключает внимание на Сисси: — А ты что тут делаешь? Тебе нельзя здесь находиться.

Сисси напрягается, но ничего не говорит.

— Пойдем. Быстро, — он выходит из комнаты, оставляя дверь открытой.

Шагов не слышно, видимо, он остановился прямо за дверью и ждет, пока Сисси последует за ним. Взгляд Сисси становится жестким. Она наклоняется ко мне.

— Слушай, ты должен кое-что знать, — произносит она быстрым шепотом.

— Что?

— Твой о… — она бросает взгляд на дверь. — Ученый.

В этот момент воздух из комнаты как будто высасывают. Я вспоминаю: жирные губы Крагмэна двигаются, меня обдает отвратительным запахом его дыхания. Я слышу слова: «Он погиб. Трагический случай…»

Мой отец. Мертв.

Снова. Второй раз я вынужден оплакивать его, скучать по нему, чувствовать, будто он меня бросил. Чувствовать пустоту мира, в котором отца больше нет. Неожиданно мне становится тяжело дышать. Сисси берет меня за руку — знакомое мягкое прикосновение. Я понимаю, что это она держала меня за руку последние дни и ночи, это ее прикосновение было бальзамом для моей горящей кожи. Это она вылечила меня.

— Что? Что с ним?

Половица скрипит. Старейшина снова появляется в дверях.

— Пойдем! — рявкает он.

Сисси встает, чтобы уйти, но я хватаю ее за руку. Мне надо знать. Она задерживается на мгновение, видя мое нетерпение, а потом берет мокрое полотенце и изображает, что протирает мой лоб.

— Он покончил с собой, — шепчет она. — Говорят, повесился в том деревянном домике.

— Что?

— Мне правда очень жаль, — шепчет Сисси.

Раздается громкий скрип половиц: старейшина идет к нам.

— Поговорим потом, — быстро говорит Сисси и, уходя, пожимает мою руку на прощание. Их шаги удаляются. Я остаюсь один во всепоглощающей тишине.

Я не верю в его самоубийство. Отец ценил жизнь, с раннего возраста внушал мне веру в ее святость. В том аду, в котором мы жили в столице, он отказался от легкого пути, предлагаемого нам смертью. Вместо этого он каждый день сражался, чтобы прожить еще один день. Ценность жизни была для него аксиомой. И если он мог столько лет бороться, чтобы выжить в чудовищном городе, с чего бы ему так быстро покончить с собой здесь, в Земле Обетованной.

Неожиданно мои мысли прерывает хор девичьих голосов, доносящихся из окна.

Колокольчики звенят,

Ложки с вилками блестят,

Каждый пусть на звон идет,

Добрый ужин всех нас ждет.

Их голоса сливаются в гармоничный хор. Я раскрываю шторы. Они тут. Стоят в два ряда по десять, выстроились полукругом и поют для меня. Их лица светятся чистотой, как будто сотканы из прозрачного горного воздуха. Они поднимают взгляд и радостно улыбаются мне.

Я отхожу от окна и прижимаюсь к стене, чтобы они меня не видели. Их голоса продолжают доносится снаружи; мне хочется закрыть окно. Тьма во мне сражается против солнечного света, улыбок и гармонии.

Спустя три песни я выбираюсь наружу. Солнце приятно покалывает лицо. Свет и прохладный горный ветер настраивают на оптимистичный лад. Сисси, скрестив руки на груди, стоит в стороне. Я думал, что хор перестанет петь, когда я спущусь к ним, но они продолжают, даже когда я даю знак замолчать. Ангельские личики краснеют от смущения каждый раз, когда наши глаза встречаются, но это не мешает им на меня пялиться.

С широко распахнутыми глазами и приоткрытыми ртами они выглядят постоянно удивленными.

«Врач» фыркает:

— Главное здесь мир, красота и гармония. Это суть Миссии.

Допев последнюю песню, хор разбивает строй. Ко мне подходит одна из девушек.

— Мы просим присоединиться к нам за ужином, — говорит она.

— Да, думаю, я понял, — отвечаю я, стараясь говорить весело и с благодарностью.

Ее щеки заливает алым.

— Тогда пойдемте сюда, — зовет она.

Группа девушек ведет нас с Сисси по булыжной мостовой, окружив тесным полукругом. Они улыбаются изо всех сил, их зубы ярко сверкают на солнце. По пути я замечаю, как странно они переваливаются и покачиваются.

— Да, так они и ходят, — произносит Сисси рядом со мной. — Я спрашивала их почему, но они просто отмахивались. Как и в ответ на все другие вопросы, впрочем, — она понижает голос. — Думаю, это как-то связано с их ногами. Смотри, какие они крохотные.

Она права. В маленьких туфельках, выглядывающих из-под платьиц, как будто вообще нет ступней.

На улицу высыпают еще девушки: многие из них щекастые и с округлыми животиками. И тут я неожиданно понимаю. То, что я считал полнотой, на самом деле нечто другое — они беременны. На самом деле, присмотревшись, я повсюду замечаю девушек на разных сроках беременности. Как минимум каждая третья с животом. Все они улыбаются, растянув рты до ушей и демонстрируя два ряда блестящих, сверкающих на солнце зубов.

— С тобой все в порядке? — спрашивает Сисси, косясь на меня.

— Ага, — говорю я, тряся головой, чтобы отогнать мысли. — А где наша банда?

— Наверное, уже в обеденном зале. Они едят не переставая, с тех пор как мы сюда пришли. И уже наели себе пузо в знак доказательства.

Как и все прочие,собираюсь сказать я, но мы уже входим в обеденный зал. Меня поражает, насколько — по сравнению с первым разом — тут больше народа. Четыре длинных стола стоят вдоль стен, и у каждого длинные дубовые скамейки. Последние заполнены девушками, среди которых то там, то тут сидят совсем маленькие мальчики. Зал набит битком, но в нем царит тишина и порядок. Сквозь высокие, доходящие до балок потолка окна, в зал льется солнечный свет, расчерчивающий пол диагональными полосами.