Нино отшатнулась, как от удара, но всего на мгновение, после чего задала тот вопрос, который выбил почву из-под ног:     

- Ваша невеста… она ведь погибла в автокатастрофе? Это её фотографию я случайно разбила?    

И у Ильинского воздуха в лёгких не хватило. Вообще ни на что. Он только и смог, что отвернуться и опустить голову. Почувствовал вдруг, что всё то, что тщательно возводил вокруг себя всё это время, тает. Растворяется, будто его и не было. Пока все его мысли были о Разумовском и Нино, её волновало прошлое Германа. Его грёбаное прошлое.          

- Да. Она погибла в автокатастрофе.      

И больше не смог сказать ни слова. Потому что сейчас понял и ещё кое-что - эта девочка, что стояла сейчас настолько близко, заслуживает гораздо большего. Не урода-отца-одиночку, который готов взорваться от любого слова и действия, а любящего мужчину, способного оградить её ото всех бед. Но он, совершенно эгоистично, не желал ей иного мужчину. Он хотел видеть её своей.    

Сделать её своей.     

- Мне так жаль, - шепнула она, и у Германа вновь, как то уже было раньше, сорвало все тормоза.     

Резко обернувшись, он шагнул к Нино, понуждая отступить к стене дома. Набросился на её рот голодным поцелуем, вжал собой в холодную шершавую поверхность. Герман трахал языком её рот с привкусом шампанского на губах и понимал, что он уже очень давно не хотел женщину настолько остро. В венах кипела кровь, воздуха не хватало. Нино отчаянно цеплялась за него, будто Ильинский был тем единственным, в ком она сейчас нуждалась. А сам Герман был готов принять любую ложь от неё, и желал этой самой лжи, словно спасительного глотка кислорода.     

- Иди к себе, - с трудом оторвавшись от губ Нино, прохрипел он. - А я поднимусь следом через пять минут. И если ты мне не откроешь - я пойму.      

Она выскользнула из его объятий почти сразу, оставив Ильинскому чувство опустошения и понимание, что если Нино ему всё же не откроет, он не поймёт.    

Уже - нет.

Возле её двери он задержался. Словно был мальчишкой, которому лет пятнадцать, а не почти сорокалетним мужиком. Кровь стучала в висках, дыхание с хрипом вырывалось изо рта. Герману казалось, что его может услышать не только Нино, но и все, кто находился в его доме. Он прислонился лбом к равнодушной поверхности двери и сделал глубокий вдох.        

Всё то, что было раньше, все те женщины, которых он трахал, когда пытался хоть чем-то заполнить ту огромную пропасть, которая разверзлась в его душе, когда не стало Оли, сейчас показались ему блёклыми и размытыми. Словно призраки, о которых он уже не вспоминал. И даже мать Алины, каким бы кощунственным это ни могло показаться, превратилась в неясное пятно. Всё отошло на второй план, осталось лишь желание войти уже в эту чёртову дверь и сделать то, чего желал так, что зудели кончики пальцев. И в то же время он боялся. Как не боялся уже давно - напугать, сделать то, что Нино никогда не сможет забыть, от чего сбежит, оставив и его, и Алину.          

Но Герман так или иначе понимал - он не сдержится. Не сможет сейчас развернуться и уйти, а назавтра сделать вид, что ничего не случилось. Не было этого поцелуя, когда сорвался, словно его терзал неутолимый голод, не было тех слов, которые дали Нино понять яснее ясного, чего именно он желает.    

Когда Ильинский всё же распахнул перед собой дверь, состояние, в котором он пребывал, достигло апогея. Перед глазами плясали разноцветные пятна, а от потребности вновь прикоснуться к Нино и понять, что она реальна, сводило скулы.           

Она поднялась к нему навстречу с постели. Дышала так же тяжело, как и он. И стоило только Нино облизнуть пересохшие губы, как Герман не смог больше сдерживаться. Преодолел расстояние, которое их разделяло, обхватил её лицо ладонями и впился в рот поцелуем. Жёстким, требовательным, на грани с желанием причинить боль, заклеймить, оставить следы, которые будут видны всем. Следы принадлежности ему одному.     

Она ответила робко, несмело, и от этого окончательно сорвало все тормоза. С приглушённым стоном Герман уложил Нино на постель, навис сверху на вытянутых руках, с трудом разрывая поцелуй. Огромные распахнутые тёмные глаза смотрели на него доверчиво и открыто, но страха в них не было, и от этого понимания по телу Германа разлилось облегчение.  

Он вновь поцеловал Нино, но на этот раз нежнее, словно испрашивал тем самым разрешение на большее, но давал понять, что не сможет удовлетвориться меньшим. Её руки обняли его за шею, притянули к себе ближе. Герман скользнул ладонью под одежду Нино, углубил поцелуй, обводя языком её язык, наслаждаясь вкусом шампанского, едва приметного и оттого кажущегося ещё более сладким и притягательным.    

- Тебе понравилось, как он на тебя смотрел?    

Б*я! Какого хрена он вообще это спрашивает? Почему не смог сдержать язык за зубами, ведь сейчас не было никого другого - только он и Нино. И желание, искрящее между ними. Тем не менее, от того, как вновь распахнулись её глаза, когда он приподнялся на локте и принялся стаскивать с Нино джинсы, и от того, что сейчас она была с ним, целовала его и хотела его, а не кого-то другого, возбуждение достигло невероятных размеров.       

- Нет, - хрипло шепнула она, впиваясь пальцами в простынь и комкая её в ладонях.    

- Повтори.     

Её джинсы улетели куда-то в дальний угол комнаты. Герман развёл ноги Нино в стороны и невесомо провёл  пальцами по лону, скрытому тонким кружевом белья, которое уже стало влажным.     

- Нет.    

- Хорошо.     

Он устроился между её ног, спустившись ниже, склонился над лоном, удерживая бёдра Нино широко раскрытыми и прикоснулся губами прямо к ткани трусиков. Аромат вожделения ударил в голову, Нино коротко всхлипнула и попыталась свести ноги вместе. Пришлось впиться в нежную кожу сильнее, оставляя на ней следы. Да, он хотел, чтобы его следы были везде, до куда он обязательно доберётся. Чтобы каждый, кто видел Нино, знал, что она принадлежит ему.     

Язык быстро закружил по напряжённому клитору, лаская и выбивая из груди Нино громкий стон. Вот так… она должна кричать под ним и для него, метаться от удовольствия и знать, что только он способен подарить его ей. Даже если это будет ложью - Ильинский хотел, чтобы она лгала и себе, и ему.    

Нино уже не сводила ноги, напротив, старалась развести их как можно шире, но продолжала прижимать его голову к себе. Он скорее почувствовал, чем увидел, что она близка к разрядке, и когда Герман отстранился, жалобно простонала. А он понял, что если прямо сейчас, сию секунду не окажется в ней, то просто сойдёт с ума.      

На то, чтобы избавиться от одежды, сил не осталось. Ильинский просто расстегнул ширинку, высвободил напряжённый донельзя член и, сдвинув влажную полоску трусиков Нино в сторону, приставил головку ко входу в лоно. Это после он будет любить её нежно и неспешно, но только не сейчас. Сейчас промедление было смерти подобно. И всё же Герман смог сдержаться, когда делал первое движение, потому что ему было нужно и важно видеть глаза Нино в том момент, когда он заполнит её собой.