Приглушённо застонав, Нино села в постели, оставив бессмысленные попытки ни о чем не думать. Всего, что с ней происходило, было для нее слишком. Слишком остро, слишком трудно, слишком… необходимо. И в тот момент, когда Герман попросил ее уйти, чтобы он мог побыть наедине с дочерью, она ясно осознала, что у нее не осталось даже иллюзии о том, что однажды сумеет спокойно оставить эту работу. Потому что понимание, что она для него и Алины – лишняя, било по сердцу невыносимо больно. А значит, на предложение Германа взять над Алиной опеку она могла дать только один ответ – самый иррациональный. Потому что совершенно не была уверена в том, что готова нести ответственность за чужого ребенка, которого уже, тем не менее, считала своим. Но ещё больше, чем все проблемы, с которыми ей, вероятно, придется столкнуться после того, как она пойдет на этот шаг, Нино пугала одна лишь мысль о том, что рядом с Алиной, на ее месте, может оказаться другая женщина. И рядом с Германом – тоже.       

Господи, как легко ему сейчас было просто взять и отправить ее спать. И как трудно, практически невозможно для нее сомкнуть глаза после всего, что сегодня случилось. И с Алиной, и с ними двоими. Потому что если он, очевидно, совершенно не помнил о том, что однажды все это между ними уже происходило, то она ощущала себя так, словно не было этих лет, изменивших ее мир до неузнаваемости. Не было ничего – ни боли потерь, ни горечи разрушенных надежд, ни попыток увидеть и почувствовать рядом с другими мужчинами то, что испытывала только раз в жизни – в тот момент, когда Ильинский ее целовал.

Нино вдруг осознала, что злится. На себя, на Германа, на собственную жизнь. На то, как он то приближал ее к себе и Алине, то указывал ей место, выбрасывая как собаку за дверь. И самым ужасным во всем этом было то, что она, похоже, готова была играть даже эту роль.

Чтобы просто быть им необходимой.       

К моменту, когда они вместе с поправившейся Алиной вернулись домой, Нино так и не пришла ни к какому решению относительно опеки над малышкой, хотя и понимала, что для нее все, по большому счету, уже предрешено. Но было, тем не менее, кое-что ещё, что не давало ей покоя и мешало наконец согласиться, а именно - вопрос о том, зачем все же Герману просить постороннего человека стать для Алины матерью? Она не испытывала ни малейших иллюзий насчёт того, что у Ильинского были к ней какие бы то ни было чувства, как, впрочем, не считала себя для них действительно нужной и незаменимой. Хотела быть таковой – да, но совершенно себя так не ощущала.         

Крылись ли причины, по которым Герман предложил ей это, в том, что наличие полной семьи было необходимым условием для того, чтобы ему отдали девочку? Или он боялся, что с ним самим может что-то случиться и тогда об Алине некому будет позаботиться? Но ведь у него была сестра, совершенно очевидно неравнодушная к племяннице. Да и какие причины для подобного волнения вообще могли у него иметься? Могло ли быть, что авария, оставившая свой отпечаток на его лице, как Нино узнала о том из разговоров работавших в доме Ильинского людей, повлекла за собой также и какие-то серьезные проблемы со здоровьем? Подумав об этом, она ощутила, как по спине пробежал холодок страха.        

Нужно было задать Герману все эти вопросы, но отчего-то это казалось каким-то непреодолимым препятствием, и Нино была вынуждена признать, что просто боялась услышать в ответ что-то, чего предпочла бы вообще не знать.

- Не спится?     

Она подняла голову от книги, в которую уже давно смотрела отсутствующим взглядом, и обнаружила, что рядом с ней стоит мягко улыбающийся Ян.     

- Не спится, - призналась со вздохом, инстинктивно подвинувшись на диване, чтобы он мог сесть рядом. Наверху мирно спала Алина, сама же Нино от мучивших ее мыслей никак не могла найти себе места, в результате бессмысленных хождений по дому устроившись наконец в гостиной.

Водитель Ильинского был практически единственным человеком, за исключением Германа и Алины, с которым она за последнее время пересекалась и могла переброситься несколькими дружескими фразами. И сейчас, когда он тихо и ненавязчиво присел рядом, ощутила вдруг, что если и может задать кому-то часть беспокоивших ее вопросов – так это ему. Почему-то это было несравнимо проще и легче, чем заговорить о том же с самим Германом.

- А ты? – нарушила она повисшее между ними молчание. – Почему не спишь?

- Как раз собирался, но увидел, что ты здесь и подумал – почему бы не поболтать немного? Или я тебе помешал?

- Нет, - мотнула она головой. – На самом деле ты очень вовремя. Я хотела спросить кое о чем… насчёт Германа… Александровича.

Едва успев это произнести,  Нино мгновенно пожалела, что начала этот разговор. Ян наверняка расценит ее интерес к Ильинскому совсем не так… а точнее – как раз так, как она предпочла бы никому не показывать.

- Ну, и что же? – дружелюбно поторопил ее Ян и Нино, сделав глубокий вдох, наконец выдавила:     

- Ты не знаешь, он… здоров? Я имею в виду, после той аварии…        

- Насколько я знаю – здоров, как бык. А в чем дело?       

Могла ли она сказать ему, что Герман предложил ей стать для Алины приемной матерью? Рано или поздно об этом все равно, конечно, станет известно в случае, если она согласится взять опеку, но сейчас Нино просто не находила в себе сил открыться кому бы то ни было. Невесело усмехнувшись, подумала – похоже, она достигла некоего абсолюта одиночества, когда не только не с кем посоветоваться и поделиться своими проблемами, но и в принципе уже сама на это совершенно неспособна.

- Ничего. Просто было интересно, - попыталась она отделаться пустой фразой, но Ян лишь понимающе усмехнулся в ответ.

- Ты не похожа на тех, кто спрашивает о чем-либо только из праздного любопытства.        

- А на кого же я похожа? – приподняла Нино вопросительно бровь.

- На того, кому небезразлично.        

Она ощутила, как в лицо ей бросилась краска. Хотя что толку сейчас отрицать то, о чем всё равно будут думать все, когда – или если? – она станет для Алины не просто няней?

Нет, все же «если» здесь было абсолютно лишним словом. Какими бы ни были причины, по которым это понадобилось Герману, она не сможет отказаться от этой девочки. И от возможности быть – не только с ней, но и с ее отцом. Завтра она скажет Ильинскому, что согласна взять над Алиной совместную опеку. А потом…

Потом она сделает все, чтобы стать той единственной и незаменимой и для Алины, и - что не менее важно - для самого Германа.

Возможно, она только придумала себе все это, но постепенно Нино стало казаться, что они трое – она, Герман и Алина – стали жить как настоящая семья. Все чаще они проводили время вместе, и в те часы, что Ильинский прежде предпочитал бывать с Алиной наедине, теперь он, как правило, подпускал в их общество и Нино. Просто звал ее за чем-нибудь или просил посидеть с Алиной в его кабинете, пока он работал; а бывало, что и сама Нино под каким-либо предлогом старалась оказаться рядом. Все это похоже было на игру в приручение, где они с Ильинским присматривались друг к другу прежде, чем позволить приблизиться к себе ещё на один шаг, и наблюдали исподтишка, точно ожидая от оппонента какого-нибудь подвоха. Но его не было. И впервые за многие годы Нино постепенно позволила себе расслабиться и погрузиться с головой в эту новую жизнь, где в маленькой семье из двух человек нашлось место и для нее. И ту эйфорию, которую испытывала каждый раз, как они с Германом становились ещё на миллиметр ближе друг к другу, не готова была променять ни на что иное. Как бы ни было трудно, отныне она себе даже не представляла дня, в котором бы не было шагов и голоса Ильинского. Равно как не представляла себе жизни без Алины, но этот факт был давно ею принят, как данность, и Нино чувствовала, что она действительно нужна этой малышке. Герман же оставался для нее закрытой книгой, в которой каждую страницу приходилось переворачивать с огромной осторожностью. Однако в тот момент, когда она сказала, что готова взять над Алиной опеку и увидела в его глазах облегчение и нечто иное, затаенное, но вместе с тем многообещающее – поняла, что готова на все, чтобы быть рядом. И дело при этом было далеко не только в Алине.