Тогда Пиппа решила, что вот оно, величайшее наслаждение – целоваться и дарить и принимать ласки так пылко, так жадно. Хотелось бы ей делать это каждый день… несколько раз в день… даже больше, чем несколько раз.

Эта мысль сделала ее отчаянной и безрассудной, придала смелости сунуть руку в завитки у него на шее и лениво пропустить их сквозь пальцы. Его волосы были как шелк.

– Ты восхитительна, – пробормотал Грегори. – Даже в панталонах.

Пиппа захихикала у его губ, а он свободной рукой забрался ей под сюртук и погладил правую грудь.

– Само совершенство, – прошептал Грегори. Глядя в глаза, он обводил большим пальцем неторопливый круг поверх рубашки, прикрывающей сосок.

Он буквально загипнотизировал Пиппу.

И в этот раз, когда они снова поцеловались, что-то произошло между ними, что-то примитивное и обнаженное, требующее немедленного выхода, что каждый из них подавлял в карете вплоть до этой минуты. Не считая тепла и немножечко уюта в конце, атмосфера в карете Грегори была по большей части неловкой, неуклюжей и натянутой. Этот поцелуй стал наградой за все их испытания.

Пиппа не могла не желать почувствовать его так же интимно, как изучал ее он, поэтому она пробежала ладонью по животу, не отрываясь от губ, и смело прижалась тазом к той твердой выпуклости, которая так соблазнительно выступала у Грегори под брюками.

– Мне это нравится, – сказала Пиппа. – Я не хочу останавливаться.

– Тебе не следует говорить такое.

Когда он закончил поцелуй – медленно, неохотно, как показалось, – ее губы поневоле потянулись за его губами, пока они полностью и окончательно не разъединились. Она открыла глаза и заглянула в голубые глубины его глаз. Они ослепили ей мозг, и все мысли спутались и перемешались у нее в голове.

– Я… я была бы признательна, если б ты постарался не попадать в газеты, пока меня не будет, – пробормотала Пиппа, с трудом ворочая языком. – Я понимаю, что для тебя, в особенности с твоими привычками Дон Жуана, это будет нелегкая задача.

– Да, действительно, – отозвался Грегори низким скрипучим голосом. – Я часто тренирую свое мастерство соблазнителя на женщинах, переодетых мужчинами, и ожидаю неожиданного появления четырех или пяти таких штучек в ближайшие несколько месяцев. Избегать их будет чертовски трудно.

Она выдернула свой шейный платок из его разжавшихся пальцев, прошла к окну и оглянулась на него через плечо.

Грегори ничего не сказал. И не пошевелился.

Вот и хорошо.

– А теперь я пойду, – сказала она, не оборачиваясь. – До свидания.

Но, завязывая шейный платок, она в глубине души испытывала разочарование от того, что Грегори не последовал за ней. Она бы предпочла целовать его, чем стоять одной у этого окна, которое выглядело холодным, квадратным и исключительно практичным. Весь боковой двор был завален кучами дров, у подножия которых плескались огромные лужи.

Она подергала раму, но та не поддавалась. Ну что ж, наверняка надо просто как следует дернуть…

– Она наглухо закрашена, – сказал Грегори. – Ты разве не помнишь, что я пробовал открыть ее, когда мы только вошли сюда?

– Я забыла, – буркнула Пиппа в стекло. Она забыла, потому что, когда они вошли сюда, представляла, будто они женаты, вместе едут в Париж и что сегодня заночуют в этой придорожной гостинице на кровати, предназначенной для двоих.

Воображение рисовало ей, что произойдет. Пиппа не знала наверняка всех подробностей, но достаточно хорошо представляла себе это. То, о чем она грезила ночами, думая о Грегори. Должно быть, это ужасно смущающе, но с ним будет восхитительно и незабываемо – настоящее большое приключение.

Конечно, глупо с ее стороны предаваться подобным фантазиям. Наверное, у нее жар и она бредит. Или это виски ударило ей в голову.

Пиппа повернулась к Грегори лицом.

– Десять минут уже прошли?

– Осталось еще шесть, – отозвался он, посмотрев на свой брегет. – Но я готов открыть дверь прямо сейчас, если ты спокойно выйдешь в нее и направишься прямиком в мою карету.

– Да это же часы дядюшки Берти. – Сердце тихонько екнуло, когда она подумала: что, интересно, делает в эту минуту ее дорогой престарелый родственник?

– Да, – подтвердил Грегори, сунув часы обратно в кармашек жилета. – Он подарил их мне вчера вечером, когда я пообещал позаботиться о тебе. – Грегори плюхнулся на стул и качнулся вместе с ним назад – его любимое занятие с тех пор, как он был мальчишкой. – Полагаю, смена темы – способ сказать, что ты не готова сотрудничать.

Она подошла к нему, шаркая своими мужскими башмаками по полу, и тихонько толкнула его бедром в плечо.

– Целовать меня едва ли означает заботиться обо мне. И ты обещал, что мы уйдем через десять минут, буду я сотрудничать или не буду.

– Ты уже была весьма уступчивой пленницей. – Грегори, заложив руки за голову, не сводил глаз с пылающего в камине огня и выглядел олицетворением раскованного джентльмена. Раскованного, красивого джентльмена. – Мы могли бы вернуться к тому, что делали.

Пиппа почесала нос и отступила на шаг.

– Я не смогла бы целовать тебя целых шесть минут, даже если бы захотела.

– О, еще как смогла бы.

– Ха. – Она недоверчиво хмыкнула. – Поцелуи не могут длиться так долго. Мы же задохнемся.

– Это как волшебство, – сказал он горящему камину. – Каким-то чудом не задыхаешься.

– Но, – нахмурилась она, – джентльмен не должен целовать женщин так часто и так долго. Это… это ведет к беспутной жизни.

– И что же в ней плохого?

– Ничего… если ты дурак. Но ты-то не дурак. Тебе не обмануть меня ни на секунду. Ты не хочешь беспутной жизни.

Грегори пожал плечами:

– Ты слишком много думаешь, лейтенант.

Ах, это старое прозвище! Оно согрело ей сердце и еще больше сблизило с ним, хотя она не собиралась ему об этом говорить.

– А ты слишком мало, капитан, – сказала она его макушке. Ей так безумно хотелось пропустить эти блестящие черные локоны сквозь пальцы.

Он встал, и передние ножки стула с громким стуком ударились об пол.

– Послушай меня. – Грегори навис над ней. – Ты не можешь ехать в Париж – да и какой смысл, даже если поедешь? Месье все равно не согласится обучать тебя. Разве нельзя изучать это искусство по книгам?

– Это не то же самое. Вот ты, например, ты можешь изучать проектирование зданий по книгам? И разве не лучше делать это с учителем, который поможет тебе достичь наивысшего мастерства?

– Учитель предпочтительнее, но в твоем случае это нереально. И что ты собираешься делать после того, как обучишься у месье искусству сахарной скульптуры?

– Вернусь домой ко всем ним, – ответила Пиппа. – К дяде Берти, маме, Брику, другим слугам и к вересковой пустоши, после того, как изучу все, что можно. Когда снова стану жить в Дартмуре, то буду весьма и весьма востребована. К тому времени я научусь упаковывать и доставлять свои изделия, и люди станут платить баснословные суммы за мои произведения.