спустись в рудник за драгоценным камнем, принеси мне кусочек клада, соленый круглый оброк. Он кинулся со всех ног, и превратились в лесу дрозды в поющие камни54, и кусочек хлеба во рту стал углем. Нарисуйте, прокаженные, корове полумесяцем рога; пусть бока ее худы, но голова, с чернотой губ и светом просторного лба, еще тяжела. Вам видно это? Так выдерните колючую проволоку из кистей ее и розовых стоп, из всего человеческого, что у нее зудит, слезится и кровоточит, дайте ей молозива, да будет широкой степь и черным ворон.

Сквозь Анну летят куски мяса, мука, сахар, льется подсолнечное масло, девушка зарывается в свои круглые, как яблоки, колени, уклоняясь от побоев прошлого, беззвучно грозит ему кулаком. Мельница бьется переломанными крыльями, грузно шагает, перебрасывая вперед свои части – сруб, бревенчатый брус, жадные жернова, короб с зерном, воронкообразный короб, похожий на траекторию падающего листа. Мельничные шестерня и малое колесо – как солнце и земля, как Солнце и Земля. Долгих пятьдесят шесть лет мельница идет из Поволжья в Караганду, великан без суставов; на вал посажены два диска, их держат стержни, кованые кольца, железные перчатки. Падая на руки, мельница задевает дыханием Анну, золотые нитки ее волос. Девушка встает на ноги.

Она медленно прыгает в небо, в зреющий воздух, высоко взлетает раз за разом, поднимая к животу длинные ноги в длинных шерстяных желтых гольфах; две коричневые полоски на их канте охватывают ее тонкое бедро, короткая юбка-солнце, черное солнце, взмывает кругом, обнажая и снова скрывая ее живот над черными закрытыми трусиками; льется в мужские губы молоко живота. Он просто смотрит. Дрожа от нетерпения, он иногда идет навстречу – два-три шага, но этого мало; ноги его пружинят, теплеет голос: он охотник и заворожен ею, гибкой, ладной, пахнущей хвоей. Ах, бестия, сколько сока, как извилисты ее бережки. Длинные рыжие волосы ее взлетают и снова сыплются ей на лоб, щеки, плечи, круглые не смешливые глаза. Орфей, твоя немота старше звука, слаще арфы. Крикни, Орфей, о звучащий, крикни о себе, побереги ее и себя. Земля перепахана ногами футболистов, окроплена мужским потом. Гуттаперчевая, девушка на его глазах колесом проходит через рыхлое поле, ее кисти и стопы в грязи, весенней землей измазано лицо. Она переворачивается в воздухе, солнце бросается в ее рот, и он остается без солнца, хотя бежит за нею во весь дух, теряя ее, жалея обо всем на свете.

Море, ласковое мучное море засыпает поле порошей; бабушка Роза протирает тряпкой мельничный жернов луны, Анна замечает – тряпка из старой бабушкиной синей юбки55. Мокрый лоскут скользит по круглому боку райского плода.

* * *

1980.

Земля и книга. Пальцы солнца ласковые.

Галстук раздражает ее как красная тряпка.

Четыре яблони растут за домом, здесь и малинник. Тень, сыровато. Два дерева дают сладкие ранетки, два других – кислые. И плодоносят яблони с кислыми и сладкими плодами по очереди, поэтому по осени сад и двор усыпаны то красными ранетками, то желтыми. Ветки раскинулись во двор, за трепетную дранку штакетника. Ствол одного дерева извитый, он услужливо создает собой сиденье. Здесь Анина библиотека: земля и книга, яблоко и буква. Щекой к яблоневому стволу – Жорж Санд, Куприн, драмы Лермонтова. Отсюда, по цыплятнику, легко взобраться на крышу сарая, откуда ночью ярче видны хвосты и спины звездных животных.

Аня – пацанка, вьется возле отца с малых лет. Он едет за опилками, которыми надо набить двойные стены сарая, – и она за ним. Сосед дядя Иосиф Ротт (его все попросту называют «Йоська-резак») помогает отцу резать свинью, – и Аня рядом, колдует с пряностями над огромной кастрюлей на печке, надевает свиную кишку на трубку чугунного агрегата, из которого выползает душистый ливер. Кольца домашней колбасы по Аниному рецепту.

…Пальцы солнца ласковые, они лежат на крашеном цветном полу спортзала, где Аню принимают в пионеры. С горсткой избранных, отличников. Йоханна сейчас нездорова, ее примут позже. В школьном вестибюле, выложенном коричневой и грязно-белой плиткой, ее ждет бабушка Роза. Галстук раздражает ее как красная тряпка. Аня бежит к зеркалу, ликует, глядя на себя, а бабушка уже больно тянет ее за предплечье домой. «Успеешь еще поносить этот хомут!» – «Бабушка, это частица нашего знамени!» – «О Господи… раньше были частицы гроба Господня и пояса Богородицы… а теперь знамени! Безумцы», – причитает бабушка. Она мешает инициации. Хоть дальше Караганды и не сошлют.

Уборка в бабушкином царстве – кладовке: мама находит за сундуком два эмалированных ведра с переваренным яблочным вареньем. Радость на ползимы! Отважная Анечка с фарфоровой миской стремглав бежит перед обедом в холодную часть дома – на веранду, а оттуда в кладовку и набирает в посудинку тягучие яблочки.

Иволга, летящая иволга разрежает говорение, очищает свет от облаков, небо от земных ударов.

* * *

1942.

Он вдруг выступает для нее из террикона или из тени.

Его глаза текут к ней вниз.

Фридрих смущенно снимает шапку своей единственной рукой, и Лидия словно впервые видит