1766. 1942. 2002. 2018.

Вязкое молоко цвета индиго.

Бог даровал впадающую в меня реку.

Красная немецкая корова, я иду к тебе прямо из дома в сарай. Молочная, ты скрестилась два века назад, франконского в тебе не меньше, чем степного, поволжского. Ты не комолая, твои полые рога похожи на лиру. Почему ты вопросительно смотришь? В моей руке ведро с чернилами. Вязкое, вязкое молоко цвета индиго из моих жил. Входит Лидия, я прячусь в нишу, открывшуюся в стене.

Лидия дрожит. У нее слезы на лице. Женщина садится к стойлу, чтобы подоить Марту, но коровы нет. Я боюсь шелохнуться. Слышен мужской шаг, крупный сутулый мужчина, вздыхая, становится позади Лидии. Она резко и нежно оборачивается к нему. Он волнуется.

– Lidia, tu sah selbst. Zenja is zuh mich kekomme. Mei Fraa85.

Уныло висит серое яблоко паузы.

– Un was hast tu bschlose?86 – глаза Лидии полны влаги, а сердце больше ее самой.

– Tes is mei Fraa, Lidia, se is mei Fraa87.

Фридрих пытается выйти, но в проходе Марк Феликс, его кулаки сжаты, взгляд прямой.

– Se geheert jetzt dich88, – морщится от боли Фридрих, его лицо сползает с кулака Марка Феликса, хотя тот уже спрятал руки за спину.

– Ich wusst, dass tu schwach pist, Friedrich89.

– In Michajlowka warw ich dich uf ejn Hieb um, Jung90, – лицо Фридриха искажено.

– Ich reed nich von di Kraf91.

Белый, как мел, Марк Феликс подходит к Лидии. Она, не ожидавшая его заступничества, закрывает передником заплаканное лицо, молодой мужчина отнимает ее руки от лица и бережно целует их маленькими поцелуями. Фридриху больно, топор сердца ухает у него внутри, рубит на куски недавно выросший фундамент.

Восьмилетний Каспар вбегает к родителям в дом и кричит:

– Se hawe mich betrouche, isch pin keh Sohn von se, sondrn Bruhderschkind! Mei Vadr un ma Mudr sin pei s Prant ums Lewe kekomme92.

Люка и Ханна готовятся к трапезе. Глава семейства медленно поднимает глаза.

– Tu pist unser Sohn, Kaspar. Lahd da Schwestre zu s Ese in, tes is Zeit zuh n Ahmdgebeet93.

Йоханна, нежная Йоханна, значит, родившегося младенца зовут Люка? У него прямые брови. В комнате бродит заходящее, сонное солнце.

– Julian, hörst Du, wie Lükas girrt? Ich habe ihm deine Hälfte des Mondballes geschenkt94.

Люка Зигфрид, ты снова приедешь в Москву и снова пойдешь за обозом в Поволжье. О тебе никогда не узнает твой отец. Юлиан закроет уши руками. Йоханне больше не расковырять рану его рта. Аккуратный Бонн танцует польку на круглой площадке монетки евро.

– Самозванка, твои глаза уже алые, а ты все кличешь себя повестью. Тебя слишком много. Уймись. Ты многолюдна, как судоходная река. И рук у тебя в избытке, и языков, и белые вершины твоих гор идут ко дну. Сколько в тебе плоскостей. Сколько игральных костей брошено на скатерть.

– Все стороны моего многогранника лежат на одном листе.

Есть ли более чарующий пейзаж, чем показавшийся вдалеке и приближающийся ко мне поезд, из которого сейчас выйдет дорогой человек? Бог даровал впадающую в меня реку. Вот она целует берега и нежно и властно растекается, освежая меня с головы до пят намоленной водой. Я встречаю тебя на Ленинградском вокзале. Мои руки лежат на кудрявых головах Марийки и Люки, читатель.