— Ладно, до свидания. Если что надумаю — позвоню. Подписывай пропуск.

Тероян спустился вниз, сел в машину и поехал домой. Не нарушая правил дорожного движения, как и обещал Глории. Когда он стоял перед своей дверью, его несколько удивило, что ключ как-то туго входит, словно что-то заело внутри. В квартире было темно, шторы задернуты. И необычайно тихо. Лишь сзади скрипнула половица. Он повернулся и еле успел перехватить руку с гантелей, занесенную над его головой.

— Спокойно, — сказал Тероян. — Не надо крушить мне череп — я этого не заслужил.

— О, Боже! — простонала Глория. — Я могла вас убить!

— Запросто, — согласился он. — Все-таки пять килограммов. Что здесь происходит?

— Кто-то пытался открыть дверь, — девушка выглядела сильно напуганной. — Когда вы уехали, примерно через час стали раздаваться звонки в квартиру. Потом прошло некоторое время, и начали возиться с замком. Я не знала, что делать. Решила затаиться здесь, за вешалкой.

— А для храбрости взяли гантель?

— Ну да. Мне почему-то казалось, что это он — Квазимодо.

— Вообще-то вы поступили правильно, — Тероян прошел в комнату, включил свет. — Хотя я не вижу повода преследовать нас. Мы еще так мало сделали. Но если это он, то у него есть заметное преимущество перед нами. Он нас видит, а мы его — нет. Впрочем, я думаю, что это были всего-навсего квартирные воришки. Их в Москве сейчас больше, чем обычных жителей. Однако будем теперь начеку. Одной из дома не выходить ни при каких обстоятельствах.

— Хорошо, — сказала Глория. — А что нового у вас?

— Результатов пока мало. Этот маньяк не оставляет следов. Но есть нечто — характерное для всех его преступлений. И я пока не могу понять что? Какая-то нить связывает их, как бусы в единое ожерелье. Мне надо подумать.

— По телефону вам звонили два человека. Я записала фамилии: Юнгов и Шелешев. Оба просили разыскать их по срочному делу. Будете пить чай?

— Буду, — ответил Тероян, снимая телефонную трубку. Сначала он набрал номер Юнгова.

— Завтра, в одиннадцать часов, я сведу тебя с депутатом Марзоновым, сообщил Жора. — Приезжай к Думе. Узнаешь кое-что интересное про доктора Саддака Хашиги.

— А как в вашей журналистской среде относятся к некоему Гуркину? спросил вдруг Тероян. — Что это за человек?

— Юрка Гуркин? Из молодежной свистульки? Пронырливый тип, подлец, каких поискать. Вот уж кто полностью оправдывает вторую древнейшую профессию. За доллары мать родную продаст.

— Познакомь меня с ним.

— Зачем тебе это нужно?

— Гуркин — крестный Квазимодо. Именно он первым назвал таким именем маньяка. И поразительно странно, что в трех случаях сам находил пропавших детей. Вернее, оказывался возле них прежде милиции.

— У журналистов — свои секреты, — помолчав, отозвался Юнгов. — Вряд ли он что-либо расскажет тебе. И послушай, мы кем в конце концов занимаемся Хашиги или Квазимодо?

— Возможно, это одно и то же лицо, — впервые высказал свою версию Тероян. Он взглянул на Глорию, которая поставила перед ним на столик поднос со стаканом чая и бутербродами, а сама присела неподалеку. Кивком головы Тероян поблагодарил ее. — И вот еще что. Я понимаю, что пресса у нас независимая, но кто все-таки финансирует эту молодежную газету? Не корпорация ли «Абуфихамет»? Так, выясни на всякий случай.

— Хорошо, попробую, — проворчал Жора. — С тобой не соскучишься.

Второй звонок был Владиславу Шелешеву. Тот, как всегда, говорил кратко и туманно.

— Мотоциклисты объявились, — сказал он. — Мои ребята нащупали их. Но есть проблема. Завтра вечером мы должны встретиться. Буду ждать тебя у себя.

— Я приеду не один, — ответил Тероян.

— Ну возьми девушку с собой, — согласился понятливый Влад. — Только не тащи с собой полковника МУРа. Мы встретимся с людьми, которые не любят милицию.

Повесив трубку, Тероян принялся за чай и бутерброды. Глория молча смотрела на него, сложив на коленях руки. Он уже привык к ее присутствию. Но не мог привыкнуть к другому — к меняющейся синеве глаз, к их таинственной глубине. С появлением в квартире Глории — за эти несколько дней — он ощутил, как ускоряется ритм его жизни, как исчезает какая-то апатия и безразличие к своей дальнейшей судьбе. Изнуряющий душу штиль кончался, уступая место предштормовому волнению. Оно захватывало его, заставляло подняться, стряхивало долгое оцепенение, влекло за собой. Тероян понимал, что дело тут не только в расследовании, которое он ведет. Причина кроется в самой девушке, в ее почти мистическом, загадочном облике, словно бы она не была земной женщиной, а обитателем одной из дальних звезд. Будь на ее месте другая, помогал бы он ей так, как сейчас?

— Пользуйтесь моей библиотекой, не стесняйтесь, — произнес Тим, чтобы нарушить молчание.

— Я уже взяла томик Ронгара, — ответила она. — И даже нашла вашу закладку и подчеркнутые строки.

— Какие же?

— Хотите послушать? Пожалуйста, — и Глория процитировала на память: Презренен этот век, презренен тот мужчина, кто в плен идет к любви и мнит, что честен мир…

— И как на ваш взгляд? — Тероян немного смутился.

— Ну что же. Век действительно презренен, хотя Ронгар имел в виду иное время. Но достоин ли унижения мужчина, попадающий в любовный плен?

— Здесь несколько другое. Речь идет о человеке самообманывающемся, который считает, что любовь, как и весь мир, честны. Потому он и презренен.

— А разве не так? Разве любовь — обман?

— Почти всегда. Причем один из самых наихудших его видов. Человека завлекают в западню, или он сам послушно идет туда, а потом, как правило, бросают или умирают. Что в сущности одно и то же для любящего сердца.

— Я с вами не согласна. И на моей стороне множество примеров, вы сами их знаете.

— Кто-то все равно умирает первым.

— Мрачная философия. Тогда не надо любить?

— Не надо идти в плен к любви. Терять голову.

— Любовь — плен взаимный и добровольный.

— Взаимообязывающий обман.

— Мне кажется, вы стараетесь изо всех сил, чтобы выглядеть как можно безрадостнее.

— Вы еще слишком молоды, Глория. Не забывайте, что я старше вас лет этак на двадцать.

— А это много или мало? — кокетливо спросила она, чуть наклонив голову, обжигая его синим пламенем. Разговор становился все более опасным, словно они передвигались по обледеневшей дорожке.

— Достаточно, — отозвался он. Это прозвучало и как ответ на ее вопрос, и как заключительная фраза в беседе. Но Глория не отступала.

— И много ли в вашей жизни было обманутых? — спросила она.