Он расстегнул рубашку и отдернул ее в сторону, обнажая правый бок. На боку синел огромный кровоподтек.

– Убедился? – спросил он. – Давай, гражданин хороший, плати компенсацию, а то ведь я и в чеку могу пожаловаться.

Загорский с интересом смотрел на синий бок беспризорника.

– Любопытно, – сказал он наконец. – Ты ведь не мог знать, с какой стороны машина приедет?

– Да какая разница? – мальчишка занервничал. – Какая разница: мог – не мог? Чего зря лясы точить? Деньги давай и до города меня вези. Продуктами тоже можно.

– Ну, а если не мог знать, откуда приедет, значит, у тебя оба бока должны быть синими, – заключил Нестор Васильевич и быстро заголил мальчонке левый бок. Там красовался точно такой же огромный синяк, что и на правом боку.

– Краска, – сказал подошедший Ганцзалин. – Народное художественное творчество. Изобразит из себя сбитого, потом деньги клянчит.

– Хороший мальчик, умный, настоящий пролетарий, – саркастически заметил Нестор Васильевич.

Беспризорник, наконец пришедший в себя, вырвался из рук Загорского и отбежал на несколько шагов в сторону.

– Да пошел ты! – закричал он. – Тоже мне, Шерлок Холмс! Зажидился, эксплуататорский класс, копеечку человеку пожалел!

Загорский поинтересовался, откуда мальчишка знает о Шерлоке Холмсе, не говоря про другие сложные материи? Тот сердито отвечал в том смысле, что если бы любопытный дядька читал книжки, тоже бы много чего умного узнал.

– Так ты грамотный? – сказал Загорский. – Интересно было бы узнать, чем занят грамотный беспризорник на перегоне Екатеринбург – Тюмень?

Беспризорник, которого звали Аркадий, еще немного побранился, но, видя, что дядьки попались незлые и невредные, в конце концов, сменил гнев на милость. Он признался, что добирается из Москвы, а едет в Ташкент, который, говорят, город не только теплый, но и хлебный. Там можно откормиться, там и зимы-то никогда не бывает, круглый год цветет абрикос и слива. Говоря проще, Ташкент – рай для беспризорников, и именно туда Аркадий и направляется. А по дороге, поскольку надо что-то есть, он и побирается таким оригинальным, типично пролетарским способом.

– Ну, и что, дают тебе что-нибудь? – полюбопытствовал Ганцзалин.

– Дают, а как же, – отвечал Аркадий. – Чаще по шее дают, но бывает, что и еды перепадет. В общем, ничего, жить можно. Я их обычно чекой пугаю, а чеки многие боятся.

Загорский задумался: что же теперь делать с мальчишкой? Аркадий отвечал, что ему следует помочь от всего сердца и при возможности довезти прямо до города Ташкента. А уж он в долгу не останется, по гроб жизни будет добрым дяденькам благодарен.

– До Ташкента, уж не взыщи, мы тебя довезти не можем, а вот в Тобольск, если хочешь, доставим, – сказал Нестор Васильевич..

Мальчонка повеселел и сказал, что ему бы до Тобольска добраться, а там до Ташкента уже рукой подать.

– Ну, во-первых, до Ташкента там еще очень далеко, во-вторых, в Ташкент ты все равно не проберешься – там надо через линию фронта идти, – сказал Ганцзалин.

Аркадий махнул рукой: ништо, доберусь. Его посадили на заднее сиденье «фиата» и поехали. Дорога на этом участке была изрядно разбита, так что все внимание Загорского уходило на то, чтобы объезжать рытвины и ямы. Ганцзалина же одолевали мрачные мысли о грядущем полете через линию фронта. Это предприятие, и с самого начала казавшееся ему сомнительным, с течением времени стало выглядеть все более и более опасным. Он уже готов был пробираться через линию фронта ползком, лишь бы не садиться в аэроплан – такой нестойкой и опасной казалась ему летучая машина. Может быть, Нестор Васильевич, как бодхисаттва, не боится летать по небу, может, ему это даже привычно. Но он, Ганцзалин, не бодхисаттва, крыльев у него нет, и если аэроплан упадет, он так шмякнется о землю, что костей не соберешь – в прямом и переносном смысле.

От мыслей этих безрадостных его отвлек какой-то странный звук с заднего сиденья. Ганцзалин поворотился назад и, прямо как Загорский, поднял брови. Аркадий опустошил один из их мешков с красноармейским продовольствием и теперь сидел, откинувшись на сиденье. Глаза у него осоловели, живот был оттопырен.

– Ах ты…

Ганцзалин вырвал у мальчишки почти пустой мешок, заглянул внутрь.

– Вот сволочь, сожрал наше мясо!

– Всё? – озабоченно спросил Загорский, сбрасывая скорость.

– Всё, – развел руками Ганцзалин.

– Однако! Там ведь было добрых пять фунтов. Это может быть просто опасно для ребенка.

Мальчишка длинно и бесстыже рыгнул. Нестор Васильевич хмуро оглянулся на него.

– Ты что, босяк, наделал? Понимаешь ли ты, что у тебя может быть заворот кишок?

Аркадий сыто засмеялся и сказал, что мясо уж больно вкусное было, никак не удержаться. Загорский велел Ганцзалину забрать с заднего сиденья второй мешок и приглядывать за мальчишкой – вдруг ему сделается плохо.

– Плохо не будет, – заявил Аркадий, – и не такое едали.

Было ли красноармейское мясо хорошего качества, или просто у мальчишки был луженый желудок, но никаких видимых последствий обжорство Аркадия не возымело. Он только просил не ехать слишком быстро, потому что тогда живот трясется и ветры наружу просятся.

Желая отвлечь мальчишку от бесконечных разговоров о животе и испускаемых ветрах, Загорский стал учить его кричать голосами разных птиц: сойкой, сорокой, совой.

– Зачем это, – не понимал беспризорник, – мне и так неплохо.

– Язык птиц – тайный язык, – объяснял ему Нестор Васильевич. – Если вы условитесь с товарищами, никто вас не поймет. Например, ухнул ты филином два раза – это значит: я тут, мне нужна помощь. Сорокой затрещал: понял тебя, берусь за дело. Любые сигналы так можно передавать, а никто и не догадается.

В Тюмени на городской площади они остановились. Ганцзалин вылез из машины и отправился разговаривать с извозчиками насчет обстановки в городе: фронт был уже близко, и следовало соблюдать осторожность. Не потому, конечно, что они боялись прорыва Колчака, а потому, что местные власти уж очень сильно тут сторожились, и без документов постороннему человеку было и шагу не ступить. Воспользовавшись передышкой, куда-то намылился и Аркадий. Загорский подумал, что не надо бы его отпускать, мальчонка уж больно шустрый, как бы в беду не попал – но того уже и след простыл.

Вскоре вернулся Ганцзалин.

– Дела неважные, – сказал он. – Город считается прифронтовой полосой, тут действует комендантский режим. Это значит, на каждом шагу проверяют документы. Без проверки местной ЧК даже в гостиницу не поселишься. Может, вообще здесь не останавливаться? Заправимся да и поедем дальше. Станем на постой в какой-нибудь деревне. А нет, так тоже ничего. Пока не так уж и холодно. На худой конец, отъедем в поле да и переночуем прямо в авто.

Нестор Васильевич задумчиво кивнул.