Клара мигала изо всех сил. Ей было непонятно: была ли свекровь счастлива, несмотря на вот это все – терпеть неприятный секс без права на оргазм, отвечать за предохранение, плакать от измены?

– Мы о счастье не думали, работали, достигали, – будто отвечая на ее мысли, сказала свекровь. – А ты, если будешь много думать о счастье, скоро состаришься.

Вот это да. Народная мудрость сидела перед ней в черном пиджаке, покачивая плотными шестимесячными кудрями.

– А если ты считаешь, что Стасик ребенком не занимается, так дети не мужское дело. Вот у нас с Кузьмичем, хоть я быстрее росла по карьере, а все равно: Стасик на мне. А что же, на отце, что ли? Так повелось испокон века.

Если все в мире устроено так, как говорит свекровь, то это страшный мир. Может быть, через двадцать лет все по-другому будет? Женщины получат право на оргазм, а мужчины право на детей? Клара нервно улыбнулась, пытаясь прикрыть улыбкой стыд, жуткий стыд: ТэПэ к ней так добра, а она не хочет ее сына.

– Ну что, теперь все в порядке? Нет? Опять нет?.. Ну, тогда я уж и не знаю, чего тебе надо. Стасик ведь такой красивый.

Она была объективно права: Стасик красивый, любит Клару, во всяком случае у него ласковые манеры, он уступчив и мягок. А что не готов стать отцом в двадцать один год, да и попробуй, протолкнись к Мурочке через заслон Клариных родителей…

– Тебя будут считать брошенкой…

– Что?

– Всегда считают, что мужчина бросил женщину. Общественное мнение будет такое: ты – не то. Ты станешь разведенная, второй сорт. И не мигай мне тут!

Клара молчала. Свекровь случайно попала в цель. Все будут думать, что она не то? Второй сорт?

– Вы же сами сказали мигать, – жалким голосом двоечницы пролепетала Клара, и ее стошнило на стол для заседаний. Она очень нервничала перед приходом к свекрови и много курила, ей казалось, она набита сигаретами, как сигаретная коробка, и теперь ее стошнило от сигарет, и от волнения, и от стыда.

Тамара Петровна вылезла из-за стола, брезгливо поморщилась, скрылась за незаметной дверью в туалет, вынесла таз с водой и тряпку и в секунду все убрала. Отвела Клару в туалет, наклонила над раковиной, вымыла лицо, вытерла белым вафельным полотенцем. Клара вяло, будто из-под какой-то завесы, подумала – неужели для начальников получше полотенец не нашлось.

– Иди уже. Не трепли мне нервы. Ты думаешь, я что, железная? Вот что ты мне теперь прикажешь делать? Я ведь тебя полюбила. Сначала полюбишь, отдашь свое сердце, а потом тебя же и под дых.

Клара и ушла, как последняя свинья, как побитая собака, как неблагодарная скотина. Вышла из Смольного, поплакала и поехала на троллейбусе № 5 на Исаакиевскую площадь, чтобы уж сразу все, в один день. Чтобы больше не мучиться и другим нервы не трепать.

У Кузьмича все было в точности как у Кузьмич Тамары Петровны – охрана, предбанник с секретарем, кабинет, ковер, стол, только за столом Кузьмич. Клара прошла по ковру и встала у его стола, робея, как Маша в гостях у медведя. Сесть он ей не предложил. Смотрел мрачно на нее, а она смотрела на него, и это было очень страшное молчание. Она уже хотела повернуться и уйти и вдруг увидела, что он вытирает глаза. Плачет?.. Разве такие люди плачут? Плачут, когда их дети разводятся?

– Мурочка… Мурочка могла бы жить в такой любви…

– Но она и так будет жить в любви… Стасик же все равно отец…

Кузьмич махнул рукой:

– Оставь ты эти свои красивые слова, что ты знаешь о жизни… Мы-то с Тамарой – всегда. У нас никого родней Мурочки нету. Нам других внуков не надо. А Стасик-то при чем? Стасик-то теперь тю-тю. Полгода походит к Мурочке раз в неделю, потом кого-то встретит, женится, родит своих, и все, тю-тю… Мужчины любят тех детей, что рядом. Рядом – значит, свой. Даже если по крови чужой. Мурочка будет у него на двадцать пятом месте… Эх, ты… Мурочка могла бы жить в такой любви, а ты ей все испортила… Мурочка могла бы жить в такой любви, а ты…

Вот действительно – Клара что же, вообще не думала, что по своей воле лишает Мурочку отца? Нет, не думала.

Она так не думала! Ей казалось, что все дураки и все просто – а дураки-то не знают, что все просто, – и с разводом ничего не изменится, у Мурочки будет отец, а посконная правда Кузьмича такой же реликт, как домостроевские советы свекрови по сексу – молчи да терпи. Они ничего не понимают, а она, Клара, напротив, понимает все.

Можно сказать, что в Кларином разводе единственно тяжелое было прощаться с родителями Стасика, будто Клара была замужем за родителями: они не очень-то подходили друг другу, но постарались и полюбили друг друга, как положено в браке, а теперь расстаются… Она стояла и думала: может, все обратно повернуть?.. Было жалко Кузьмича, и неожиданно больно отозвалось то, что он сказал про Муру, что она могла бы жить в любви… И почему-то вдруг до слез стало жаль тех глупых медалей «теща» и «тесть» – они лежали где-то в коробках и теперь, как послепраздничная новогодняя елка, превратились в бесполезные ошметки счастья, которым место на помойке.

Клара помялась, Кузьмич тяжело молчал, и она неловко развернулась и тихонечко пошла – ковер, дверная ручка… Оглянулась – Кузьмич с застывшим красным лицом сидел за столом неподвижно, смотрел перед собой, но не на Клару. Бедный. Хороший.

Теперь, когда Кларин брак закончился, мы можем составить представление о Стасике: у него очень хорошие родители.

Конечно, Берта так просто не успокоилась, и долго случалось, что ей – вдруг – становилось невыносимо больно за безотцовщину Мурочку и брошенку Клару, и тогда Берта глупо и стыдно, не похоже на себя, вскрикивала: «Ты разводишься, отказываешься от полного благополучия (вот здесь Клара могла бы показать ей длинный нос, так как через пару лет все советское благополучие рухнуло). …Это она, она внушила тебе, что ты скучно живешь, подучила искать приключений на свою задницу, уговорила развестись… Что она тебе наплела, что ты по дурости губишь себя и рушишь семью?! …Ну скажи мне, скажи, я же твоя мама…»

Клара ни за что не скажет, не назовет причину развода. Ей стыдно – это очень личное, очень интимное. Ее заставят согласиться, что это ерунда и нужно забыть. Скажут: где твой женский ум?!

Причина развода была в том, что ее жизнь тупая. И, конечно, Берта была права: не будь Карла, Клара не узнала бы, что ее жизнь тупая.

Может показаться, что это пресная причина для развода и вообще так не бывает. Вот, к примеру, измена – это взрослая достойная причина. Или жестокое обращение, домашнее насилие… А здесь что за причина – всего лишь ужас попавшего в капкан зверька, всего лишь яростная жажда жизни, кто же разводится из-за жажды жизни, – вот если бы Клара случайно, как в водевиле, забежала к Карлу за книжкой или за солью и застала у нее Стасика… а Карл… а она… а Стасик… вот это да, это мы понимаем. А что чувствует человек, который пытается из душной норы проскользнуть в узкую щель, извивается, пробует то одним боком пролезть, то другим, то голову нагнет, то в плечах застрянет, и в ужасе понимает, понимает – пропадает его единственная жизнь, так и пройдет в душной норе, и все, все! Это, скажут, ничего, ерунда, дело житейское, вот все-таки если измена, то был бы уважительный повод. Нет уж, Клара не станет объясняться с людьми, по мнению которых жизнь сводится к сексу и гинекологии.