— На первом же свидании вы пустили меня к себе в постель. Я бы сказал, так поступают только общительные люди.

Он тут же пожалел о своих словах — ее улыбка увяла, а на лице появилось настороженное выражение. Потом, по обыкновению, она сделала вид, будто ничего двусмысленного не прозвучало, и сообщила о своих планах на сегодняшний день. Ей нужно выйти, купить кожу для обложек и договориться о восстановлении узорных форзацев; в Нью-Йорке есть специализированные магазины, где делают такие вещи.

— Хотите, чтобы я поехал с вами?

— Не думаю, что есть необходимость. Это скучно. И утомительно.

— Мне не привыкать к скучной и утомительной работе.

— Нет, спасибо. Думаю, я справлюсь сама. И… ну… я хотела бы отправиться прямо сейчас.

— Вы выгоняете меня?

— Ну зачем же так? Но у вас наверняка есть собственные дела…

— Ничего такого, что помешало бы мне сопровождать вас, тащить свертки и надеяться увидеть вашу редкую улыбку.

За усилия он тут же был вознагражден ею (в смысле, улыбкой). Чтобы развить успех, он спросил:

— Не хотите посмотреть, что я обнаружил в рукописях из-под обложек?

— И что же?

— Ну, для начала, они написаны человеком, знавшим Уильяма Шекспира.

На это она отреагировала, хотя не совсем так, как ему хотелось бы. Глаза у нее удивленно расширились, а потом недоверчиво округлились.

— Что-то плохо верится.

— Пойдемте, я покажу вам.

С этими словами он повел ее к кухонному столу, где стопкой были сложены листы рукописи. Указал на ключевые строчки и высказал свое мнение насчет зашифрованных страниц. Кэролайн долго разглядывала рукопись через увеличительное стекло. Он сидел рядом, вдыхая запах ее волос. Он не поцеловал ее в шею, хотя желание сделать это было настолько сильным, что пришлось стиснуть зубы.

— Не вижу ничего особенного, — наконец произнесла она. — В некоторых местностях Англии Шекспир — очень распространенная фамилия. К тому же это может быть и не Шекспир, а Шекспайр или Шакспир.

— Ой, бросьте! — воскликнул он. — Шакспир, который писал пьесы? Для короля? Который подозревался в приверженности папизму и был достаточно значительной персоной, чтобы за ним установили слежку?

— Шекспир не был папистом.

— А вдруг был? Я видел по телевидению программу, где определенно говорилось, что был, тайно. Или, по крайней мере, вырос в католической семье.

— Ну-ну. Значит, на основе двухчасового изучения почерка начала семнадцатого столетия и телевизионной программы мы сделали грандиозное литературное открытие?

— А зашифрованные письма?

— Они, скорее всего, на голландском.

— К черту голландский! Это шифр.

— О, вы и по шифрам эксперт? По шифрам начала семнадцатого века?

— Ладно, прекрасно! Лучшая подруга матери, Фанни Добровиц, случайно возглавляет в Нью-Йоркской публичной библиотеке отдел рукописей и архивов. Я покажу бумаги ей.

С этими словами Крозетти взглянул ей в лицо и заметил, что она тяжело задышала, а кожа вокруг ее ноздрей слегка побледнела. Это свидетельствовало… о чем? О том, что колесики в голове у нее вертятся и она что-то замышляет. Он уже видел нечто подобное, когда назвал жульничеством ее манипуляции с книгами.

— Делайте что хотите, — пожала плечами она, — но не думаю, что вам удастся обнаружить эксперта мирового класса по рукописям первой половины семнадцатого века в Нью-Йоркской публичной библиотеке. Девяносто процентов того, что у них хранится, американского происхождения. Главным образом, архивы местных писателей и знаменитых семей.

Он зашагал к рабочего столу, взял коричневую упаковочную бумагу, в которой они вчера принесли «Путешествие», и нарочито резкими, неловкими движениями — чтобы продемонстрировать раздражение — начал заворачивать в нее рукопись.

— Ох, не обижайтесь! — воскликнула она у него за спиной непривычно высоким голосом. — Простите, я совсем не умею себя вести. Вы так разволновались, и я просто…

Он обернулся. Ее губы сложились подковкой; казалось, она вот-вот опять ударится в плач. Но нет. Она продолжила тем же взвинченным тоном:

— Я ни с кем не встречаюсь. Я не живу. Единственный человек, с кем я разговаривала на протяжении многих лет, это Сидни, а он только прикидывается моим наставником, чтобы лапать меня и…

— Сидни лапает вас?

— О, он совершенно безвреден. Воображает себя большим повесой, а на самом деле лишь угощает меня дорогими обедами и жмет ногу под скатертью. А в магазине, когда случается выгодная продажа, кладет руку мне на бедро и не торопится убирать. И целует в губы якобы отеческим поцелуем. Он, наверно, последний человек в Нью-Йорке, который все еще жует кунжут. Вот предел моей распущенности. Я нуждаюсь в работе и еде. Кроме вас, я в жизни никому об этом не рассказывала. У меня нет друзей, нет денег, мне негде жить…

— Вы живете здесь.

— Нелегально, как вы догадались. Это здание признано негодным для проживания. Здесь хранили ДДТ, и оно полностью заражено. Хозяин думает, что я тут только работаю. Ему тоже нравится меня лапать. Вы первый мужчина моего возраста, которого я привела сюда, на протяжении… ну, не знаю… многих лет.

И который тоже умирает от желания дотронуться до тебя, подумал Крозетти, но сказал лишь:

— Черт возьми, это грустно.

— Да, достойно сожаления. Вы так порядочно повели себя со мной, а я так скверно обращалась с вами. Типично для меня! Окажись вы подлецом, я бы, наверно, целовала вам ноги.

— Я могу попытаться стать подлецом, Кэролайн. Напишу в знаменитую Школу Подлецов и пройду курс обучения.

Она устремила на него пристальный взгляд и… рассмеялась. Это был странный лающий звук, не слишком отличающийся от рыданий.

— Вы теперь ненавидите меня, правда?

— Нет, что вы, — как можно искреннее ответил Крозетти.

Интересно, подумал он, что вынуждает ее жить в изоляции? Она не толстуха, не уродина; напротив, вполне нормальная и даже «стильная» женщина, по выражению его матери. С какой стати ей прятаться в темных закоулках? И если она не красавица, то… Какое слово подходит? А-а, да: притягательная женщина. Когда у нее открытое выражение лица, вот как сейчас, когда она не хмурится, не уходит в себя… она способна притянуть его к себе даже из Занзибара.

— Совсем наоборот, по правде говоря, — добавил он.

— Нет? Но я так скверно обращалась с вами.

— Да, и теперь я дам вам минуту подумать, как вы можете это поправить. — Он уставился на свои часы, демонстративно постукивая ногой.

— Я знаю, что нужно сделать, — сказала она через несколько мгновений. — Я познакомлю вас с настоящим экспертом в области рукописей первой половины семнадцатого столетия, одним из лучших в мире. Позвоню ему и все устрою. Вы можете отправиться вместе со мной и поскучать, пока я буду договариваться о телячьей коже и форзацах под мрамор, а потом мы встретимся с Эндрю.