И последний вопрос, который Варя должна была задать хозяйке, тем более что задушевность их в ходе почти трехчасовой беседы достигла нужного градуса:

— А вы ведь своего внучатого племянника, Елисея Кордубцева, не слишком любите?

— Нельзя так сказать, — решительно отрубила пожилая женщина. — Мальчик он очень яркий, необычный, своенравный. Очень умный, образованный. В компьютерах как разбирается! Иногда умеет быть ласковым. Конечно, я не люблю его так, как своих — но в обиду его не дам. Да и что, скажите, в нем такого плохого? — перешла она в атаку, вдруг решив, что от ее с Кононовой разговора и впрямь будет зависеть, получит ли Елисей выплату по страховке. — Родители и бабки с дедками трагически погибли? Так это не вина его, а беда. Карма такая. Испытание. Послушание, может быть. В обморок в церкви брякнулся? Так ведь тоже — болезнь, и потом, не забудьте, ведь не кого‑нибудь, а его родителей отпевали! Эх, зря я, наверное, — закручинилась Мария Петровна, — это вам все рассказала!

— Ничего не зря, — твердо возразила Варя. — И наш разговор, заверяю вас со стопроцентной гарантией, никак на решение нашей компании не повлияет. Если только в положительную сторону.

«Не повлияет, — подумала она про себя, — потому что нет никакой выплаты, да и никакой компании тоже нет».

* * *

К Елисею Кордубцеву Варя ехала с осторожностью. После того что случилось с его родителями и бабушками‑дедушками… После предсказаний Данилова… После рассказов двоюродной тетушки… Было, было от чего волноваться и чего опасаться.

Постоянного наружного наблюдения за объектом пока не велось. Однако мо́лодцы из технического отдела скрытно проникли в квартиру объекта и установили там в каждом помещении по камере.

Для первого знакомства Варя взяла себе в пару все того же участкового Галимулина (по ее тайному именованию — Самоварчика). Человек он приметный, на участке пять лет, Елисею наверняка знаком — тем более что майор утверждает, что с ним пару раз общался. Легенда прикрытия у Вари под визит к объекту наличествовала: она, капитан тайной полиции Конева (корочки наличествовали), проводит профилактические мероприятия, связанные с усилением борьбы с террористической угрозой. Кордубцев — человек молодой, к тому же сирота и проживает в одиночестве. Поэтому может представлять интерес для террористических и преступных элементов. Вследствие чего первоначальные вопросы к нему планировались простые: знает ли объект такого‑то, такого‑то и такого‑то (фотокарточки имелись)? Не выходили ли они с ним на контакт? Не получал ли он от них, не дай бог, денежных средств? Не предоставлял ли им кров и пищу? Не состоял ли в переписке с адресатами такими‑то?

Хотя Кононова заранее знала, что не состоял — как почти наверняка не встречался и не получал денежных средств ни от каких игиловцев[10]. Все эти разговоры были не что иное, как дымовая завеса, белый шум — способ войти в доверие и прокачать юношу на действительно интересных для Вари темах — например, причастен ли тот хоть каким‑то образом к смерти своих родителей и бабулей‑дедулей? И откуда достает средства для безбедной и даже роскошной жизни?

Из машины, что была припаркована во дворе, Варю страховали капитан Вася Буслаев и юный лейтенант Петя Подгорнов. Камера, поместившаяся в ее сумке, будет передавать на монитор в машине весь разговор. Равно как и другие камеры, установленные в квартире. Беседу запишут — появится впоследствии пища для разбора и размышлений: виновен? Не виновен? А если виновен, то в чем?

Кордубцев в тот день возвратился к себе в квартиру в половине седьмого вечера. В одиночестве. Никому не звонил, ни с кем не разговаривал, к компьютеру не прикоснулся, планшетом и телефоном не пользовался. Лег плашмя на диван, включил довольно громко музыку. Слушал Шнитке, первую скрипичную сонату. Варя не узнала, что исполняется, для нее классика двадцатого века вообще была темный лес — все эти атональные взрывы и пропасти. Шенберга от Бриттена ни за какие коврижки не смогла бы отличить. Так что определила, что играют, лишь по спецпрограмме для смартфона. Да, Шнитке. Довольно странный выбор для девятнадцатилетнего юноши. Очень странный.

Ладно, придется молодого меломана от прослушивания отвлечь.

Участковый, впервые оказавшийся в фургоне комиссии, быстро освоился, оглядывался с удовольствием, все ему тут нравилось: мониторы, пульты, наушники. Чувствовал он себя причастным если не к высшим тайнам государства, то к чему‑то значительному, чего за двадцать лет беспорочной службы сроду не касался. Варя похлопала его по плечу, прямо по погону шинели: «Пойдемте, товарищ майор. Нас ждут великие дела».

Дальше действовали, как намечено. Вошли в подъезд (ключ от домофона у участкового, конечно, имелся). Поднялись на шестой этаж. Никаких рукотворных отдельных тамбуров на площадке бдительные жильцы не обустроили — об этом Галимулин известил заранее. Ну и слава богу — проще получить доступ к квартире для задушевного (если получится) разговора. Главные вопросы, которые Варя хотела прояснить: знает ли сам Кордубцев, что он особенный? Понял ли? Сообразил? И если да, умеет ли пользоваться своими способностями? И насколько они сильны? Разумеется, она не собиралась просить парня завязывать в узлы металлические ложки. Или швыряться тарелками без помощи рук, или отгадывать мысли участкового инспектора. Но Кононовой почему‑то казалось, что она подноготную молодого человека поймет. И насколько он представляет опасность — тоже. Опыт работы сказывался. Да и жизни с таким отличающимся от всех товарищем, как Данилов.

На лестничной площадке за стальной дверью приглушенно слышалась соната для скрипки и оркестра — та самая, о существовании которой Варвара узнала десять минут назад и которую еще пятью минутами ранее они услышали из наушников в спецфургоне.

Самоварчик позвонил. Дверь распахнулась — без томительных разглядываний в глазок, расспрашиваний, кто там, и предъявления удостоверений. Это сразу наполнило девушку смутным предощущением тревоги. Действительно, с чего бы вдруг в наше время — такая беспечность? Или клиент знал, что к нему придут и кто к нему придет?

Мальчишка, нарисовавшийся на пороге, выглядел и был настоящим красавчиком. У Вари, которая по совету и обычаю Петренко давала клички своим объектам, непроизвольно выскочило в уме: Херувим. Да‑да, пусть будет Херувимом — хотя, если верить Данилову, совсем это прозвание Кордубцеву не годилось, скорее, падший ангел. Но Падший Ангел звучало и выглядело претенциозно, пусть уж будет Херувимом. Хотя… Глаза юноши выглядели совсем не ангельскими: были они большими, голубыми, да. И в обрамлении длинных ресниц. Но при этом (правильно описывал Алеша) — жесткими и мрачными. Может, Злой Херувим?

Но если не вглядываться в выражение, юноша смотрелся, пожалуй, даже лучше, чем на фотках: гладенькая юная кожа, ни единой морщинки, бурные светлые кудри до плеч, плюс вышеописанные ослепительно‑синие глаза в обрамлении черных‑пречерных длиннющих ресниц. А кроме того, его отличали высокий рост и тонкие кисти и пальцы рук — о, как небрежно они держались за дверную ручку! Словом, был Елисей одним из тех молодых людей, от вида которых у большинства женщин перехватывало дыхание и чуть слабело под коленками.