– Дети ослов! – кричал некто. – Я лично попрошу курфюрста Ансельма, чтобы он позволил мне зарядить в ствол этих картаун ваши пустые головы. Толку конечно не будет, но с каким же прекрасным звуком эти пустые сосуды, на которые вы зачем-то надеваете шляпы, врежутся в стены замка. Casino! Casino! Merde!

Видя, что ругательства на итальянском не дают должного эффекта, обладатель красивого голоса перешел на французский, на котором ругался не менее изысканно и виртуозно. Потом последовал турецкий, а за ним и целый ряд языков, на котором ругались купцы средиземноморья.

– Это пушкари курфюрста! – проговорил Теофил, сжимая от волнения кулаки и кусая губы. – Мы ждали их еще вчера, но они опоздали, и курфюрст решил, что не будет большой беды, если он войдет в город без артиллерии. Возможно, замок он еще не взял, раз этот сеньор так волнуется.

Молодой человек обернулся на детей и взгляд его выражал крайнюю степень строгости и назидательности.

– Вы должны остаться здесь, а я схожу и узнаю, что происходит. Эти люди еще не были в городе и не могут знать ни про дезертирство барона фон Цимерна, ни про стычку с бернскими пикинёрами. На мне же по-прежнему цвета курфюрста и мне нечего бояться, а вы ждите меня тут.

Сказав это, Тео вышел из леса и направился к повозкам и к людям, которые вокруг этих повозок хлопотали. Подойдя ближе, он увидел, что у одной из повозок соскочило колесо и из-за этого и происходит вся суета.

– Слишком гнали. – раздался чей-то голос у его плеча.

Теофил обернулся и увидел невысокого человека с недельной щетиной на лице. Одет он был в серый поддоспешник, как обычно одевались пушкари курфюрста.

– Сеньор Бьянки сам же и загнал обоз, а теперь ругается будто бы это наша оплошность.

В руках у пушкаря былы охапка хвороста и видя, что молодой дворянин с удивлением смотрит на этот хворост, поспешил пояснить.

– Ни мы, ни обозные не ели ничего со вчерашнего дня, так я хочу развести огня и попробовать сварить похлебки, раз уж мы остановились. Вряд ли сеньор Джованни, как бы ни был он ловок и сметлив, сможет починить колесо лафета до завтра. Оно и понятно, надо было девочек перевозить в специальных повозках, но их высочество поторапливали нас, а сеньор Бьянки не посмел возражать – вот и результат.

– Девочек? – переспросил удивленно Тео.

– Да, это наших малышек мы ласково называем девочками. Еще в Нюрнберге им решили дать женские имена: вот та, что впереди Белинда, а эта на сломанном лафете Бертилда. – он смотрел на пушки с любовью, как смотрят на избалованных, любимых детей. – Надо же, какую красоту сотворил человек, и для чего? Чтобы разрушать такие же прекрасные творения рук человеческих. А вы, ваша милость, полагаю прибыли нас поторопить? Вас прислал их высочество? Что же оно и понятно, говорят курфюрст очень хочет покончить с этим делом поскорее…

Договорить ему не дали. Сеньор Бьянки желал, чтобы каждый помогал в деле починки лафета:

– Ганс… Клаус… Фридрих … как тебя? Что это ты тащишь? Мне нужны крепкие жерди. Стволы молодых деревьев, а не эти ветки. Выбрось это и сруби десяток осин в той роще.

– Вообще-то меня зовут Дитрих, ваша милость, но этот итальяшка никак не может запомнить. – после чего пушкарь бросил хворост и поплелся в сторону леса.

А Теофил, сообразив, что его принимают за посланца герцога, решил вести себя поразвязней и поговорить с этим синьором Джованни.

– Теофил фон Вальдбург. – представился он итальянцу. – Лейтенант кирасиров его высочества.

– Превосходно! Превосходно! – затараторил сеньор Бьянки, хотя и не пояснил к чему относилось это восхищение. – Большая честь для меня! Рад был бы встретить вас при других обстоятельствах, но сами видите – эти олухи все испортили. Никому ничего нельзя поручить. Я предупреждал фюрста Ансельма, что так произойдет и вот – так и произошло.

И он принялся рассказывать про все невзгоды, которые свалились на него по пути из Нюрнберга. Он сетовал на своих помощников, на погоду, на дороги, но больше всего ему не нравилась немецкая кухня:

– Я обожаю вашу страну, лейтенант, но Бог мой, чем вы питаетесь. Доводилось ли вам бывать в Италии?

И он стал расписывать все преимущества итальянских сыров и вин.

Как ни странно, но в этом шумном синьоре болтливость уживалась с практическим умом и глубоким пониманием своего дело. И перемежая рассказы о своей родине, точными и дельными указаниями своим подчиненным он починил лафет.

– Прошу вас, мой друг, передать вашему господину, что Джованни Бьянки умеет не только требовать оплаты, но делать свое дело. Непременно передайте ему все что вы видели. И я надеюсь, он поймет, что виной нашей задержки явились не мои упущения, но те трудности, которые я вынужден преодолевать. Эти олухи, эти дороги, эта отвратительная еда…

Он принялся было по третьему кругу перечислять, все что раздражало его в германии, но молодой Тео перебил его:

– Боюсь, что вышло недоразумение: я не был прислан, чтобы наблюдать за вашей работай и давать ей оценку, я пришел предложить вам свою помощь и сам просить вас об услуге. Дело в том, что сегодня днем я был послан по поручению моего командира…– Тео сделал паузу, не зная стоит ли ему произносить имя барона Цимерна, и решил обойтись общей информацией. – Но моя лошадь сломала ногу, и я отстал. Поэтому, если вы позволите следовать в город вместе с вами, то я буду рад подтвердить ваши слова, когда вы будете рассказывать эту замечательную историю их высочеству.

Некоторое время сеньор Джованни осмысливал, то что сказал ему молодой дворянин, но потом решил не забивать себе голову ненужным и просто проявить, так свойственное его землякам радушие:

– Боже мой! Конечно. Я буду счастлив вашей компании. Правда уже темнеет и мы все равно не можем продолжать путь, но я сейчас же велю дать вам лошадь, и вы скоро окажетесь в городе среди своих товарищей.

То, что синьор Бьянки назвал его товарищами не тех, кто погиб в бою с бернскими пикинёрами, а тех, кто теперь бесчинствовал теперь в городе, заставило Тео печально усмехнуться.

– Я бы остался на ночлег с вашим обозом, сеньор Джованни. – сказал он. – Сегодня я уже умудрился провалиться в сусличью нору и не хочу сделать это еще раз, потеряв второго коня за сутки. Этим я плохо отплатил бы за вашу доброту. Потом, я уверен, что до завтра мой