– Даже если бы он и хотел бы уйти, ему трудно было бы увести за собой свое распоясавшееся войско.

– Дело не только в этом. – у Игнака пересохло горло, и он тяжело сглотнул. – Он пока не достиг своей цели. Ведь не за тряпками и кухонной утварью пришел он в твое герцогство.

– Он пришел за герцогской короной. – усмехнулся Альбрехт. – Но вот загвоздка – я не собираюсь ему ее отдавать.

– Тогда он возьмет ее силой. – ответил Игнак.

– Как, о мой наивный юноша? Или ты думаешь, что его кирасиры полезут на стены? Что же я готов их встретить, но думается мне, что его наемники не такие дураки, чтобы штурмовать мой замок без артиллерии, которой у моего кузена нет.

– Она будет у него завтра же.

На этот раз Альбрехт был удивлен. Он пытался это скрыть, но растерянность была сильнее его.

– Для того чтобы пробить эти стены, – он махнул рукой в сторону окна. – нужна большая пушка, нужен восьмидесятифунтовый шарфмец весом более двухсот кантаро. Чтобы его обслуживать нужно более ста лошадей, а стоит такая пушка две тысячи гульденов. У моего кузена, нет ни орудия, ни денег чтобы его купить, ни времени чтобы его отлить и поставить перед моим замком. Да ему пришлось бы сломать половину города, чтобы это чудовище втащить на рыночную площадь.

– Завтра в городе будут две небольшие двадцатипятифунтовые пушки. Два десятка лошадей протащат их по улице Шорников на подвижных лафетах и к вечеру они начнут стрельбу.

– Они лишь поцарапают мне стены! – захохотал герцог. – Две жалкие картауны…

– Так и было бы, если бы они не знали куда стрелять.

Только теперь Альбрехт заметил, что темно стало в рыцарском зале. Давно погас огонь в камине, погасло солнце за окном, и огонь ярости в глазах герцога стал угасать. Устал герцог Альбрехт, устал князь священной римской империи. Слишком давно он уже борется за власть, за любовь, борется с врагами и борется с теми, кого любит, и теми кто служит ему.

– А ведь уже стемнело, Игнак. – сказал герцог. – Солнце зашло…

Солнце зашло над герцогской столицей. Солнце устало от людей, от той ненависти, которую испытывали к себе подобным, от вида крови, от слез, от отчаяния и боли. Солнце хотело отдыха. Устали и люди. Курфюрст обходил своих солдат, которые целый день грабили и насиловали, он смотрел на солдат спавших в куче тряпок, в лужах отрыгнутых ими вин и колбас, положивших головы на изнасилованных ими женщин, которые беззвучно плакали, боясь разбудить своих мучителей.

– Этот город уже никогда не будет моим. – с ненавистью проговорил Ансельм. – Он отнял у меня этот город, и подсунул мне кладбище. Хитрый дьявол, мой проклятый кузен Альбрехт! Как он это сделал?

Герцог оглянулся на сопровождавших его дворян, на своих приближенных, на тех, кто должен был давать ему советы и уберегать его от ошибок. Но теперь все они молчали, как молчали и до этого опасаясь бешенного нрава курфюрста.

– Вы клялись мне верности, клялись что ваши шпаги будут служить мне… А что в результате? Вы привели под мои знамена кучку мародеров. – он показал на пьяных кирасиров, которые вповалку лежали на мостовой. – Вот моя армия! – он обернулся на своих дворян, которые не смели поднять на него глаза. – А вот ее командиры. Где барон Цимерн? Где он, спрашиваю я вас?

– Он мертв, ваше высочество. – сказал один из сопровождающих.

– Мы так и не встретили врага. – вскричал Ансельм. – А я уже теряю своих солдат. Причем я говорю не об этом сброде, – он снова показал на пьяных кирасиров. – Я говорю о лучших.

Курфюрст так искренне горевал о смерти барона Цимерна, будто бы не он еще недавно обвинял его в предательстве.

– А где монах? Где этот лживый инквизитор?

– Мертв, ваше высочество. – ответил курфюрсту другой его приближенный. – Возможно с ним расправились наши же пехотинцы.

– Прекрасно! – возопил Ансельм. – Осталось ждать, когда пьяная солдатня решит прирезать меня. Но имейте ввиду, господа, я дорого продам свою жизнь. Я стану драться, даже тогда, когда вы все предадите меня!

Видя, что курфюрст все более и более распаляется, решил вмешаться его любимец граф Квитцов.

– Ваше высочество, ничего еще не потеряно. – сказал он с веселой улыбкой. – Война не проиграна. Более того, пока враг сидит как крыса в своей норе, не решаясь высунуть носа и нам остается лишь выкурить крысу оттуда.

– Выкурить, Фастред? – удивился Ансельм. – Ты говоришь выкурить? А чем же ты предлагаешь мне это сделать. Пока мои храбрые войны могут лишь жечь мой город и грабить моих будущих подданных. Но я не вижу в них запала, чтобы поджечь вот это. – и курфюрст показал на чернеющую громада замка. – Они не пойдут штурмовать стены, уж поверь мне Фастред. А у меня не хватит средств, на осаду, и обещанные тобой пушки неизвестно где.

– Мне доподлинно известно, что орудия завтра будут в городе и нам лишь останется расположить их в нужном месте, о котором я говорил вашему высочеству. А далее вы милостиво примите капитуляцию вашего кузена и прибавить на свой герб еще одну корону.

– Или раньше меня призовет в Вормс император. – в ярости закричал Куфюрст. – Призовет и спросит, зачем же я разоряю земли империи в тот момент, когда к ее границе вот-вот придут турки, а внутри ее поднимают головы еретики и бунтовщики. И если Император не получит нужного ему ответа, то перед Рейхстагом в Вормсе предстанет уже не безумец Лютер, а я.

– Победителей не судят. – ответил граф.

Но этот ответ никак не удовлетворил Ансельма.

– Победителей ? Где же ты видишь победителей, мой благоразумный Фастред. Если ты говоришь о мом кузене, то я не могу с тобой не согласиться: он каким-то неведомым способом, заставил меня расправиться с городом, который должен был принимать меня как благодетеля и освободителя. Я сделал своих бедующих подданых своими врагами. Чья же это победа, мой Квитцов. Да, если бы мы взяли замок, я мог бы попытаться как-то исправить ситуацию, но все что мне нужно для этого, существует пока в виде твоих обещаний.

– Я прошу вас, ваше высочество проявить терпение. – поклонился в ответ граф Квитцов. – Завтра наши ядра полетят точно в цель и стены замка рухнут. Мой источник более чем надежен, я клянусь вам.

Глава восемнадцатая

– Значит завтра они поставят эти пушки у западной стены, как раз напротив лютой башни и начнут стрелять?

Глаза у Каспара светились в темноте,