— Напрасно вы так обобщаете, — сказал Антуан ободряющим тоном. — Душа, согласен, не для всех важна, но все-таки… Я знаю людей, для которых она имеет значение. Мне кажется, вы немного утрируете.

— Вам кажется? Что ж, возможно. Моя жизнь не сложилась, поэтому имею право утрировать и смотреть на любовь пессимистично. Но по-моему, я объективна, хотя, конечно, в этом деле правда звучит цинично. И, говоря откровенно, меня саму убивает моя объективность и сознание того, что все это происходит помимо нас, а от нас ничего не зависит. И я предпочла бы перестать быть объективной, разозлиться и возненавидеть наконец своего мужа, который бросил меня ради двадцатилетней девки.

Она шваркнула мышку на стол, нажала на какую-то клавишу и встала. Она улыбалась злой и несчастливой улыбкой. Подошла к полкам, переставила какие-то книги, задела статуэтку сумчатого медведя, которая упала и разбилась. Она села на корточки и стала подбирать обломки.

— Очень сожалею… — пробормотал Антуан, бросившись ей помогать.

— Почему это вы сожалеете? — рассердилась женщина. — Запрещаю вам сожалеть! Кто вы такой, чтобы судить моего мужа?

— Да нет, я просто… Ведь он оставил вас ради совсем молодой девушки…

— Ну и что? Зря вы принимаете мою сторону. Я бы, например, никогда не влюбилась в такого, как вы.

— Потому что я недостаточно смазлив?

— Нет. Потому что вы ниже меня ростом.

— Только поэтому?

— Это важно, во всяком случае для меня. И не спрашивайте почему. Хотя я готова признать, что это мотивы того же порядка, что и у моего говнюка-мужа, которому больше нравится стильная девчонка, чем я. В любви нет невинных, есть только жертвы.

— Но это получается как бы любовь по расчету, если руководствоваться такими… критериями.

— Вы очень ошибаетесь. Никакого расчета тут нет, все люди в любви искренни. Мой муж действительно по уши втрескался в эту свистуху. Не то что он сказал себе: «Ну, моей жене сорок лет, у нее обвисла грудь, она растолстела, и кожа уже не та, поменяю-ка я ее на что-нибудь получше». В сущности, так оно и есть, но сам он ничего подобного не думал. А произошло все из-за этого. Только постфактум человек может начать анализировать, искать причины. Я, вероятно, обожала бы вас, мы стали бы лучшими друзьями, но я никогда не влюбилась бы в вас по-настоящему. Когда я слышу от людей, что они не знают, почему любят, мне смешно. Они просто не хотят знать, но помимо притяжения душ есть причины психологические, социальные, генетические… Любовь, влечение воспринимаются как нечто бессознательное, и в то же время это самые рациональные вещи на свете. Легче всего сказать, что любишь человека просто так, без всяких причин, тогда можно не признаваться себе, что причины не самые праведные, потому что кому она нужна, правда? Когда я спросила мужа, почему он бросает меня и уходит к этой чертовой дуре, молодой, сексуальной, стройной блондинке с роскошной грудью, он ответил: «Не знаю, милая, человек ведь не знает, почему он влюбляется, так случилось, вот и все». И хуже всего, что он не врет, он действительно верит в эту чепуху. Этот гад абсолютно искренен. Знаете, что говорила мадам де Сталь: когда речь идет о чувствах, не нужно лгать, чтобы говорить неправду. Так что да, я утрирую… но у меня есть основания утрировать, потому что я… старая, я вышла в тираж.

Она продолжала плача что-то говорить, корила себя за то, что жалуется, проклинала мужа и его новую невесту. Она даже не заметила, как Антуан тихонько вышел, глубоко подавленный.

Однажды в минуту плодотворного отчаяния он сказал себе, что верить в истины, заставляющие нас опускать голову, значит идти на поводу у реальности, которая их порождает: кто ищет поводы быть несчастным, их непременно найдет, потому что человек всегда находит, что ищет. И он тогда решил для себя, что всякая истина, причиняющая страдание, воплощает некую моральную систему, и сама реальность тоже есть своего рода моральная система, в противовес которой он может создать свою собственную. Но, выходя из брачной конторы, он, несмотря на все свое смятение, об этом не вспомнил. Точнее, у него не возникло потребности вспомнить: он проглотил две таблетки бодрозака, и призрак разочарованной женщины с ее жестокими истинами испарился сам собой. Антуан позвонил Рафи, рассказал про свой визит и посоветовал поддержать приятельницу.

Какая-то тень витала над ним во время разговора, готовая омрачить его безоблачное состояние, но она растаяла, едва он вернулся к прежнему ритму жизни, где дни стремительно воспроизводятся, в точности повторяя друг друга.

Для людей, находящихся в гармонии с обществом, существует только одно время года — вечное лето, и разум их быстро успевает задубеть от солнца, которое не заходит, даже когда они спят: им снятся сны, в которых не бывает темно. Двадцать пять лет в жизни Антуана стояла дождливая осень; теперь, будь то зима, осень или весна, в голове его безраздельно царило лето.

* * *

Начинался сентябрь. Солнце было еще горячим и ласкало лица людей, над которыми сновали ладони ветра. Как-то вечером Антуан сидел перед телевизором, переключая каналы, и смотрел разные забавные передачи. Собственно, ему было все равно, что смотреть: он просто нуждался в успокоительном и расслабляющем действии телевидения, этого искусственного солнца, которое своим излучением заполняло и грело пещеру его сознания. Он сидел с пультом в руке и нажимал на кнопки. Пульт был снабжен чехлом из мягкой пушистой ткани и моторчиком, издававшим приятное мурлыканье, когда Антуан касался его. Этакий пульт-котенок. Антуан искал передачи, чьи темы оправдывали бы его телезависимость. Несмотря на четыре таблетки бодрозака, он чувствовал себя неважно. Несколько часов назад, вернувшись с работы, он нашел под дверью пакет. Это была небольшая бандероль, пришедшая по почте; никаких подозрений она у Антуана не вызвала, он принес ее на кухню и начал распаковывать. Но стоило разорвать скотч и бумагу, как его взрывной волной отбросило в сторону, так что он стукнулся о холодильник. Какое-то время он не мог двинуться с места и не отрываясь смотрел на бандероль, содержавшую карманное издание писем Флобера. Сердцебиение потихоньку прошло. Он разрыдался и долго не в силах был успокоиться, словно слезы могли смыть видение или потушить пожар, который лежавшая на столе книга вызвала в его сознании. Он не прикоснулся к ней, не рискнул. Переписка Флобера была любимейшим чтением Антуана до перерождения. Он обожал ее, часто узнавал себя в метаниях Флобера, в его разочарованиях, в том, как трудно было ему просто жить и переносить свою эпоху. Увидев вновь эту книгу, он словно надкусил отравленное яблоко, и яд мгновенно проник в мозг, который он считал надежно защищенным. Он догадывался, кто совершил теракт: конечно его прежние друзья в надежде ценой легкой контузии спасти его и вернуть в свой круг. Он напряг волю, чтобы выстоять против этой бомбы, грозившей нарушить мирное течение его жизни. Боясь отравы, он оставил книгу на кухонном столе и переключился на телевизор, сжав в руке мурлыкающий пульт.

Квартира окрасилась в цвета ночи. Луна вызывающе блистала медным загаром на черном песчаном пляже космоса. Антуан пытался загипнотизировать себя, упорно глядя в циклопов глаз телевидения, как вдруг в экран вонзился гарпун. Сноп искр, немного черного дыма, поплывший голос ведущего — и все. Антуан резко обернулся, уронил пульт. Свет нигде в квартире не горел, и он не мог разглядеть нападавшего, увидел только мужской силуэт в темноте. Слава богу, не инопланетянин, подумал Антуан, успокоившись. Он с удивлением осознал, что ему не страшно — скорее всего, благодаря мощной дозе бодрозака. Он попытался задрожать, но вышло неубедительно. Судя по фигуре, это был обыкновенный человек нормального роста, явно без перепончатых крыльев.